Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
Из этих заметок следует, что по пути в Италию Вены мы, собственно, и не увидели – только вечерний вокзал, платформы, светящиеся окна магазинов с множеством всяких товаров, привокзальные кафе, а вот на обратном пути она нам открылась, старая Вена. «14.05. 7 часов 53 минуты. Проснулись в поезде «Рим-Вена». Выпили кофе с булочкой. За окном австрийские Альпы. Солнечно. Необыкновенно красиво. Через час Вена»…
Так случилось, что поезд из Вены отправлялся поздно вечером, прибыли же мы туда ранним утром, и у нас был в запасе весь день. Какое неслыханное богатство – нам предстоял целый день в Вене, а ведь это особое счастье, когда – предстоит. Да, еще не сбылось, даже не началось, а лишь предстоит, вдалеке маячит, чарует, манит, дразнит, обещает. И кажется, что день будет бесконечным, как жизнь, и ждешь чего-то необыкновенного от самых обычных улиц, домов, дворцов, роскошных парков (в том-то и дело – такова уж она, Вена! – что за домом скрывается дворец, а за дворцом – парк, вот и приходится перечислять через запятую).
О, Вена, город Моцарта, Бетховена, Шуберта и – для нас сейчас это особенно важно, – Александра, ведь он прибыл сюда 25 сентября 1814 года вместе с Фридрихом-Вильгельмом, своим давним другом, и остановился в императорском дворце Хофбург! У него был план действий, своеобразное предписание, составленное для самого себя: «России герцогство Варшавское. В крайнем случае соглашусь уступить Пруссии Познань до линии, проведенной от Торна до Пейзерна и оттуда по реке Просне до границы Силезии и от Кульмского округа до Древенца, за исключением Торнского округа». Видно, долго просидел над картами, изучая их и проводя свои «линии», недаром, покидая Царское Село, послал записку Аракчееву: «Прощай, любезный Алексей Андреевич, я проработал насквозь всю ночь и еду сейчас».
Всю ночь прикидывал, размышлял, готовился к конгрессу, и итогом этих размышлений стал вывод: «Будет только справедливо вознаградить моих подданных за все принесенные ими жертвы и навсегда оградить их от нового вторжения, обезопасив границы». Для этого, собственно, и нужно герцогство Варшавское, но тут-то и обнаружатся противоречия между Россией и ее бывшими союзниками. Бывшими? Да, одному из участников конгресса очень уж хотелось, чтобы они оказались бывшими, и этот участник, – конечно же, каналья, бестия, «хромой бес» Талейран.
Сергей Михайлович Соловьев живо рисует сцену конференции – заседания конгресса, на которое Талейран получил пригласительный билет от Меттерниха даже не как равноправный участник, а как наблюдатель: «В назначенный час конференция собралась: за зеленым столом сидели Касльри (на председательском месте), Меттерних, Нессельроде и уполномоченные прусские, Гарденберг и Вильгельм Гумбольт; знаменитый публицист Генц вел протокол; для французского уполномоченного оставлено было место между президентом и Меттернихом. Входит Талейран и представляет собранию Лабрадора: уполномоченный младшей линии Бурбонов под крылом уполномоченного старшей. Приступают к делу. «Цель нынешней конференции, – говорит председатель, обращаясь к Талейрану, – познакомить вас с тем, что четыре двора уже сделали со времени своего прибытия сюда… У вас протокол? – продолжал он, обращаясь к Меттерницу. Тот подал Талейрану бумагу, скрепленную пятью подписями. Первое, что остановило Талейрана в протоколе, – это слово союзники , как еще продолжали называть себя четыре державы. «Союзники! – сказал Талейран. – Позвольте спросить: где мы? В Шомоне или Лаоне? Разве мир не заключен? Разве идет война? И против кого?» Ему отвечали, что слово «союзники» нисколько не противоречит существующим отношениям и что оно употреблено только для краткости. «Для краткости, – возразил Талейран, – нельзя жертвовать точностью выражения».
Таким образом, все усилия Талейрана были направлены на то, чтобы рассорить бывших союзников, и для этого он выбрал велеречивый девиз: законность и равноправие. За этим девизом скрывалось стремление уравнять победителей и побежденных и с ловкостью фокусника добиться того, чтобы Франция из виновницы, покорно ожидающей наказания и расплаты за свои грехи, превратилась в строгую наставницу, надзирательницу и обвинительницу. Поэтому Талейран только и делал, что твердил о законности и настаивал на том, чтобы на конгрессе распоряжались не только четыре великие державы, но и малые, насильно втянутые в войну Наполеоном имели право голоса. Выставлял себя их защитником и покровителем. Возмущался тем, что Англия, Пруссия, Австрия и Россия, страдая манией величия, не слышат или не хотят слышать, что им говорят другие, стараются во всем задавать тон. А при этом ни один вопрос толком не подготовлен, не проработан, во всем царит хаос и произвол – как можно совещаться в таких условиях!
Так он шептал обиженным, обделенным вниманием, но для главных участников конгресса у него были припасены другие речи. Англии, Австрии и Пруссии он внушал, что нельзя допустить усиления России, что растущее влияние императора Александра на европейские дела пагубно для Европы и может обернуться великим злом, что перед лицом этой угрозы надо сплотиться. Талейран верно угадал, на чем сыграть: на тайном страхе Запада перед Востоком, на неприязни, нелюбви Европы к России. Эта нелюбовь неизбывна, неискоренима, метафизична, какими бы дипломатическими жестами, улыбками, выражениями дружбы, показным равнодушием она ни маскировалась. С Россией можно торговать, выгодно сбывать ей свои товары, везти тюки мануфактуры, предметы роскоши, дамское белье, чай, хлопок, можно заключать военные союза ради борьбы с такими чудовищами, как Наполеон, и династические браки, но при этом никогда нельзя забывать о том, что она – чужая. Как это просто! Вот мы сидим, и мы – свои, способны понять друг друга с полуслова, а она – чужая. Чужая со своей Сибирью, Уралом, бородатыми мужиками, избами и самоварами. Чужая потому, что ее не поймешь, не разгадаешь, не раскусишь, и это вселяет мучительную тревогу, от которой становится муторно, тошно, не по себе. Поэтому лучше всего сказать, что Россия – дикая, варварская, нецивилизованная, и на этом успокоиться, больше к этой теме не возвращаться.
Так распалась коалиция и заключен был тайный договор трех против одной: Англии, Австрии и Пруссии – против России, – тот самый договор, который Наполеон, бежавший с Эльбы, обнаружил во дворце Тюильри и, довольный своей находкой, послал Александру. Талейран своего добился: это была блестящая дипломатическая победа, о чем он с гордостью и удовлетворенным тщеславием писал Людовику XVIII. Александр, еще не зная о тайном сговоре, чувствовал противодействие всем своим начинаниям, всем своим планам. Не получалось так, как он наметил: «Будет только справедливо вознаградить моих подданных за все принесенные ими жертвы». Никто не думал о справедливости, и все сразу забыли о чужих жертвах, лишь только понадобилось защищать свои интересы.
В перерывах между совещаниями устраивали балы, танцевали, веселились, пили шампанское, закусывали изысканными паштетами и экзотическими фруктами, флиртовали и шпионили. «Со дня открытия конгресса Вена превратилась в некую международную ярмарку, куда съехались со всех концов Европы коронованные особы и легкомысленные женщины, дипломаты и мошенники, принцессы и торговцы. В городе невозможно найти свободную комнату. Посол каждой страны держит целый штат осведомителей и осведомительниц, главная обязанность которых – наблюдать за другими нациями. Шпионы по случаю дополняют армию шпионов австрийской полиции. Тайные донесения скапливаются в кабинетах. Каждый праздник вызывает поток доносов. Самые очаровательные женщины пытаются, танцуя, болтая или предаваясь любви, выведать что-нибудь у своего партнера. В театральных ложах и альковах, между двумя улыбками или двумя объятьями соревнуются в добывании секретов. По сравнению с этими отрядами добровольных соглядатаев любимая племянница Талейрана Доротея, герцогиня Курляндская, и ее сестра, герцогиня Саганская, действуют как профессионалки».
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
