с городом. С подружками и всеми, кого знала. Получила массу напутствий доброго пути, а затем подошла к Анне, дернула за подол и подозвала пошептаться.
— В чём дело? — понизила она голос и наклонилась, рассыпая вперёд светлые локоны.
— Ань, мне перед отъездом нужно кое-куда сходить…
В синих очах отразилась грусть и понимание, сестрёнка не стала ничего говорить, просто кивнула.
Вскоре я стояла на шухере, а в Анькиных руках щёлкали садовые ножницы. Бабушка очень любит эти розы, но нам сегодня нужнее. Мы ничего не стали говорить отчиму — не отпустит, — просто ушли, будто погулять.
По дороге, я нервно покусывала губу. Анна заметила и ободряюще погладила меня по спине. Вскоре мы добрались до оврага и спустились по выположенному склону. Ветер шелестел в бурьяне. Кишки уже стянулись тугим комком, а к глазам подступили ещё не родившиеся слёзы.
Пышные бутоны цвели над шипастыми стеблями. Я прижимала букет к груди, стараясь не колоться. Нежный, сладкий аромат. Прекрасные, бархатистые лепестки: алые, как напомаженные губы. Других у нас не растёт, а покупать слишком дорого. Но мама заслуживает белых, чтобы о ней не говорили…
Тогда, на похоронах, отчим велел увести меня, чтобы не смотрела. Но я боялась, что больше не найду этот предками забытый клочок пустыря. Аня не могла меня удержать, я кричала и истерила под удары молотка. Повалилась на колени и задыхалась в рыдании, сгребая в кулаки сухие прошлогодние стебли.
— Ярочка… — родной и тёплый голос вывел меня из оцепенения.
Моргнув, я опустошила лёгкие и посмотрела на холмик из набросанного мусора. Опять расчищать придётся… Народ сторонится могил нечистых покойников. Каждый проходящий мимо считает своим долгом бросить что-нибудь на проклятое место, дабы откупиться от преследований духа упырицы. Анна начала убирать ветки и прочую дрянь. Уложив букет на примятую траву, я присоединилась к этому грустному занятию. Среди навала попались даже старые лапти.
Вскоре из-под мусора показался надгробный камень. Мы с Аней сами его притащили: в нашей гористой местности полно каменюг любого размера. Выбрали не очень тяжёлый, с большим трудом выдолбили на нём обережный знак, какой ставят над могилами чистых покойников. Из-за этого кто-то разок попытался выбросить надгробие, ведь не положено. Но большинство опасается даже смотреть в сторону маминой могилы.
Когда с уборкой было покончено, я подняла глаза на Аню и скомкано просипела:
— Ань, я бы хотела… сама…
Сестра понимающе кивнула и отошла.
Оставшись наедине с мамой, я помолчала. Пальцы нервно теребили передник. Тошнило от мысли, что она сейчас там, гниёт под землёй… и голова её покоится в ногах. Мы с Аней даже не знали сперва, куда лучше установить надгробие…
Слёзы покатились по щекам, с губ начали срываться тихие слова:
— Мама, не знаю, одобришь ты или нет…, но я ухожу. Прости, мне было слишком страшно умирать. Наверное, я поступила очень плохо, продлив свою жизнь таким образом. Меня бы все осудили, узнав. Мне все говорят, что твою душу получила тёмная богиня, потому тебя нет среди родителей. Ну и пусть. Если это правда, то однажды мы встретимся в её чертогах, ведь моя душа теперь тоже проклята. Прощай, мамочка, и ещё раз прости меня. Я очень тебя люблю.
Положив цветы на могилу и, утирая слёзы, я ушла не оглядываясь.
* * *
Сегодня трактир остался закрыт для посетителей, а мне устроили проводы, созвали уйму гостей. Ну, собственно, это те же люди, только сегодня пьют на халяву.
Я страшно смущалась, потому что даже мои дни рождения никогда толком не праздновались, а тут столько внимания. Пожалуй, Рихард немного перестарался с обработкой отчима. Интересно, когда уеду, он начнёт задумываться, с какого перепугу ему вдруг захотелось так меня побаловать на прощание?
Гулянку отчим устроил знатную, а идти в гости с пустыми руками не принято. Так что всякий гость приносил с собой что-нибудь на стол, и скоро тот ломился от яств и выпивки.
— Держи, — протянул он мне свёрток, когда щёки его хорошенько раскраснелись от выпитого и плясок под волынку.
— Что это? — я начала распаковывать, и вскоре держала в руках красивые сапожки, а под ними сыскалась пара комплектов одежды непривычного мне покроя. Две короткие рубашки, красная туника с пуговицами, куртка и… мальчуковые штаны.
— Дорожный наряд, — пояснил отчим. — Плавание — штука суровая, так будет удобнее.
Я кивнула, отчётливо слыша слова Рихарда из уст отчима.
Мы с Анной поднялись наверх, чтобы я переоделась в обновку.
— Это не туника, а бострог, — сообщила сестрёнка, поворачивая меня так и эдак, чтобы рассмотреть суконную одёжку, одновременно свободную, но пришедшуюся по фигуре. — Это моряцкий наряд. Предки, какая ты занятная в нём… — губы девушки расползлись в доброй улыбке, а в глазах заплясали искорки.
Я критически вскинула ногу и оттянула штанину. Да, блин, точно. Занятная. Можно ещё сказать, забавная. Если мальчишки увидят, ржать будут, пока от колик не помрут. Где же это видано, чтобы девчонки одевались под пацанов?
После переодевания мы присели на кровать — на дорожку. У меня внутри всё ухнуло, я поняла, что в последний раз вот так с ней сижу. И даже если мы правда ещё свидимся, всё будет иначе. Чердак уже не будет нашей общей спальней, эта постель не будет моей. И Анна изменится. Возможно, выйдет замуж, за кого отец велит. Дети пойдут, своё хозяйство появится… Забудет ли она
