Я заметил.
Беру пальто и выхожу в сад. В небе серебряный пятак луны, а под ее лучами переливаются черно-белые осколки моря. На горизонте собираются тучи. Воздух леденеет. Я чувствую, как прошлое сгущается вокруг меня.
С возрастом я все отчетливее понимаю, насколько текучая штука – время. И как легко в нем утонуть или куда-нибудь унестись на его волнах. Удивительно, как нам вообще удается задержаться в настоящем.
Нельзя писать про человека, к которому ничего не чувствуешь. Рассказывая историю с ее точки зрения, я как будто присваиваю ее. Мне нужно узнать ее лучше. У меня в голове звучит голос Ская, все такой же звонкий после всех этих лет. Когда я это читал, я будто был внутри тебя. Той ночью в воздухе тоже пахло снегом.
Я останавливаюсь. Из бухты доносится голос.
– Спасите! – кричит женщина. – Пожалуйста, спасите!
Я хватаю фонарик, сбегаю вниз и свечу им на воду у скал. Она неподвижна и густа, как масло (канистры из-под масла).
– Спаси! – тихо зовет голос. Но там никого нет.
Я забегаю в дом и захлопываю за собой дверь.
Призрак
Приказ
Карниз
Разбив слово на куски, я чувствую себя лучше. Потому что, естественно, это не призрак. Это воплощения моего творческого «я».
Но тоненький голосок у меня в голове навязчиво твердит:
Так почему она просит о помощи?
Этим утром я обнаружил проблему. В печатной машинке заканчивается лента. Я это точно знаю, потому что, когда она подходит к концу, цвет чернил начинает меняться из черного во все цвета радуги по очереди. Прямо сейчас он темно-зеленый. По собственному опыту знаю, что потом он превратится в синий, потом в серый, а потом совсем побледнеет.
Готов поклясться, что брал сменную ленту из Нью-Йорка, но нигде не могу ее найти. Я перерыл весь чемодан и шкафы. Она так и не нашлась. Это ужасно раздражает.
Я прекращаю охоту за лентой и беру с собой на улицу блокнот. Страницы весело хлопают на ветру.
Мой писательский блок длился тридцать два года. Я пытался, поверьте. Я написал много, очень много провальных книг. Но провальные они или нет, у каждой книги своя природа, и они требуют к себе уважения, когда их пишешь. Нельзя поторапливать медленную, задумчивую книгу, а легкомысленный маленький юмористический рассказ нужно обязательно писать в кафе на углу. В этом смысле процесс создания персонажа Скай выходит очень запутанным. Мне приходится как бы заново все пересматривать, словно камеру отключили, а потом сняли сцену с другого ракурса. Эта книга – зеркало, и я ухожу в зазеркалье.
Даже в полусне я узнаю этот звук. И думаю: все-таки дыхание записывают. Меня любят. Любовь подскажет мне, кто я. Я пытаюсь вырваться на поверхность сознания, стряхнуть с себя темный шумный морок. Это не запись. Я чувствую спиной тепло тела, меня обнимает рука. Сонные пальцы гладят мою грудь. Меня наполняет такая невыносимая радость, что я чуть не задыхаюсь. Рука поднимается выше, к моему плечу, и два раза похлопывает по нему, будто говоря: идем со мной.
Подожди, – думаю про себя, – уже иду.
Снег на земле отражает лунный свет. Я переполнен новыми чувствами. Весь мир нов.
Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на него, не упустить. Свет из бойницы ложится на кровать фиолетовым кругом, как луч прожектора. Его спина такая знакомая. Эти каштановые волосы. Я тянусь к его плечу и разворачиваю. Под гладкими волосами нет лица, только большая зеленая «С».
Я с дрожью просыпаюсь. Тяжело вырвать себя из объятий этой застарелой тоски, воспоминаний о снеге на оконных рамах. Но, конечно, ничего из этого в книгу не войдет. История совсем не об этом. История Скай — это история кражи.
Но не в этом ли отчасти заключается писательство? В отбрасывании лишнего?
Иногда мне жаль, что он сделал все сам, поэтому я хотел бы однажды убить его. Ская. Во всяком случае, мне так кажется. Я много об этом фантазировал. Я придумывал ему смерть так же, как планировал свою.
Я продумал каждую деталь. И выглядело бы это, как говорится, примерно так.
Я дожидаюсь, пока Эмили уедет из города. Она любит Хэмптонс в это время года – говорит, что он становится менее вульгарным, чем в туристический сезон.
Я сажусь на поезд до Портленда, потом на автобус до Кастина, а потом беру такси до коттеджа. Момент с такси самый рискованный, но, учитывая изобилие туристов, я не думаю, что сильно запомнюсь. Коттедж будет пуст – это несложно проверить. Чувствую прилив ностальгии, когда поднимаюсь по холму и вижу коттедж, примостившийся над моей головой, словно белая чайка.
На окне со стороны моря разболтались петли – в агентстве по недвижимости постоянно этим недовольны. Я открываю окно и проскальзываю внутрь. Конечно, не с тем изяществом, что раньше – кажется, я даже немного застреваю где-то в области талии, но ничего. Пару рывков – и я внутри. Дом приветствует меня сумрачной тишиной.
Я изучил привычки Ская. Я достаточно много о них прочел. Он постоянно рассказывает журналистам о своем «рабочем процессе».
Каждое утро на рассвете он прогуливается от дома Харпер (я всегда будут так его называть, неважно, насколько часто он там бывает) по прибрежной тропинке мимо Свистящего коттеджа. Я жду.
Когда подходит время, встаю под деревом клена и наблюдаю, как полоски тумана тают в серебристом морском небе. Я узнаю его, как только он окажется рядом, даже несмотря на плохое зрение. Есть вещи, которые остаются с тобой навсегда. Его походка, его дыхание. Я почувствую его, как приближение грозы.
В тумане появляется темная фигура.
Я выхожу из-за дерева и улыбаюсь. Скай с сомнением замедляет шаг, но потом на его лице отражается догадка. Он резко останавливается, и какое-то время мы не говорим ни слова. Что будет дальше?
– Ты постарел, – говорит он.
– Ты тоже, – отвечаю я, хотя не могу как следует его рассмотреть. Но я различаю седые пряди в его каштановых
