только не получалось. Благодарность не вымучивалась.
– Потом он и Ника отослал… один остался.
Она терла руки, и те блестели сильнее. Угольные пальцы и красные бляшки ногтей. Золотые кольца. Золотые браслеты, слишком тесные, впившиеся в плоть.
– А женщины?
– Не знаю, – сказала она, и Томас поверил. – Я и вправду больше ничего не знаю.
Ма Спок повернулась спиной, показывая, что разговор окончен, что не скажет она ни слова, даже если Томас попытается приказать, потому как прав у него нет приказывать.
– Что мне делать дальше? – Он и спросил, и попросил.
А женщина-змея ответила:
– Спустись к источнику. Дай им свободу. Глядишь, оно и наладится…
Глава 23
Сложно найти след человека среди следов иных людей. Особенно в таких вот маленьких городках, где все про всех всё знают, но знание это обманчиво.
Вот выписка из церковной книги. Рождение. Крещение.
Церковная школа. И первое причастие. Снимок того года. Несколько мальчишек нарочито хмурых, пытающихся казаться серьезными. И девочки, которые красуются.
Белая стена церкви. Крест.
И школа. Копии аттестатов – чудо, что сохранились спустя столько лет. Отметки, впрочем, не говорят ни о чем. Сочинение, написанное детской рукой. То ли? Милдред читает, пытаясь понять людей, которые прячутся за бумагами.
– Мои снимки. – Деккер краснеет и злится. Он прячет злость старательно, понимая, что ей не место и не время, но все равно губы его кривятся. Того и гляди разрыдается.
Или выплеснет эмоции с криком. Но они есть.
И что это значит? Ничего. Чучельник, тот был безэмоционален, он скрывал отсутствие эмоций за педантичностью, воссоздавая картины из собственных фантазий, показывая их и не особо рассчитывая получить признание.
А вот тот, другой подражатель с эмоциями не способен справиться.
Но с какими?
– Мои. – Деккер сидит на стуле, раздвинув колени и упираясь обеими руками в край этого стула. Его спина выгибается горбом, а плечи растягивают ткань дрянного свитерка. – Конечно, мои… вы не имели права…
– У нас ордер.
Лука присутствует. И просить его удалиться бесполезно. Он полагает Деккера опасным и в чем-то прав. Толстяк не так уж и прост. В нем есть ярость, но нет страха. Он грузен, но… толст ли? Пальцы ловкие. Руки…
– Вы могли бы попросить.
– Я просила. – Милдред улыбается примиряюще, но эта улыбка соскальзывает с Деккера, словно вода с жирных ладоней. – Вы мне дали совсем не то.
– Что мог, то и дал.
Он ворчит. Но злость отступает. Злиться в принципе нормально, и повод веский. Милдред тоже пришла бы в ярость, если бы кому-то вздумалось обыскать ее дом.
– Расскажите о них, пожалуйста, – попросила она, подвинув снимок, где Станислав Эшби держал за руки хрупкую воздушную блондинку, которая казалась невероятно красивой. Женщина просто-напросто не имеет права быть настолько красивой.
– Это Станислав Эшби. А это мисс Уильямс.
– Я знаю.
На нее посмотрели исподлобья. И маска добродушного толстяка, который прячется от мира за объективом камеры, треснула, выпустив что-то такое…
– Вы тоже были в нее влюблены, да? И это не так важно, что она старше.
Зубы у него плохие. Желтоватые и кривоватые. На правом верхнем резце пошла чернота. И потому кажется, что половины зуба просто-напросто нет.
– Она, думаю, многим нравилась. И мужчинам. И юношам. Но ни на кого не обращала внимания. Видела только его. – Милдред убрала руки от снимка, который всецело завладел вниманием Деккера. – И не желала понять, что он не сделал бы ее счастливой. Верно?
– Да.
Хмуро. И раздраженно. Ее не собираются пускать в запертую душу, но и на пороге ее удержать не выйдет. И Деккера она прекрасно понимает. И пытается найти ту черту, у которой Милдред остановится. Позволит сохранить что-то личное.
– А вот вы смогли бы. Эшби не нашел в себе сил отказаться от имени. Впрочем, этого и не требовалось. Ему всего-то нужно было развестись с женой. С его адвокатами и состоянием это не составило бы труда…
Короткий кивок. И пыхтение.
– И тогда он бы женился на ней. Сделал бы счастливой. Вы на это надеялись? Ревновали, но все равно надеялись?
– Она… она…
– Чудесная?
– Да.
– И она первой обратила на вас внимание, полагаю? Не в том смысле, в каком женщина смотрит на мужчину. – Милдред перебирала снимки, вытаскивая то один, то другой. И Деккер внимательно следил за нею, пусть и морщился. Очевидно, что ему до крайности неприятен был сам факт ее прикосновений к темной гладкой бумаге, хотя Милдред и старалась быть осторожной. – Никто прежде не замечал вас. Даже мать.
– При чем тут мать? – Он подобрался. И наклонился чуть ниже. Ноги уперлись в пол. И показалось, что он вот-вот бросится.
– Она была совсем другой. Не такой, как мисс Уильямс. Тоже красивой. Когда-то. Но она пила. Вела не самый праведный образ жизни…
Скулы на лице Деккера заострились. Губа приподнялась, а нижняя опустилась. И улыбка вышла похожей на оскал.
– Вы ей мешали, полагаю. В ее жизни не было места для ребенка. Возможно, она пыталась заботиться. Когда не забывала, что детей нужно кормить. Или вот одевать…
– В церкви давали одежду, – произнес он тихо, – которая не всегда подходила по размеру? И в школе над вами смеялись. Били?
Деккер кивнул.
– Томас?
– Его братец. Тот еще ублюдок…
– Вы его ненавидели.
– Не знаю. Может, и так. Давно было. Но я обрадовался, когда он сдох. А Томми спровадили. Говорили, что это он Берта притопил.
– А вы что думаете?
Молчание. И взгляд ускользает. И зацепить не получается, хотя Милдред пытается снова и снова. И затихший было разговор грозит остаться неоконченным.
– Станислав Эшби приходил к вашей матери?
– Ко мне. Сперва его жена. В школу приглашать… такая важная вся… мамашка потом плевалась. Она принесла нам пирог. Миссис Эшби. И еще конфет. Я в жизни до этого конфет не ел. А мамашка приказала выкинуть. Я спрятал. Она нашла. Поколотила. Сказала, чтоб к этой твари и близко не подходил. Я сбежал. Пару дней ночевал в старом сарае, да…
Он прикрыл глаза, позволяя воспоминаниям вернуться.
– Она и в школу пускать не хотела. Сказала, что я слишком тупой. Жирный и тупой. Что ничего не выйдет. И я тоже думал, что не выйдет.
– А мисс Уильямс убедила вас в обратном?
– Сперва… она была хорошей… всегда хорошей… с малыми возилась. Читать учила. Читать интересно. Потом уже, когда миссис Эшби прихворнула, пошел слушок, что он с женой разведется и на мисс Уильямс женится. Наши кумушки ядом изошли. А мамашка так вовсе запила. Я не любил, когда она запивала. Так-то еще жить можно,
