беседками, прудами и скульптурами античных героев… Старшая сестра Даши, Александра, обставила дом модной мебелью, которую Капнисты купили в качестве свадебного подарка "молодым".
Державин ничего об этом не знал и удивился, когда в годовщину свадьбы Даша предложила ему совершить путешествие в Белоруссию. Лишних вопросов поэт задавать не стал: он был легок на подъем, любил перемену мест, и к тому же ему хотелось угодить жене. Отправились в путь целым обозом: Державины, Львовы, Капнисты, с чадами и домочадцами…
Три тройки лихо неслись по укатанному снегу зимней дороги мимо верстовых столбов, заиндевевших сосен и берез… Стояла звенящая тишина, нарушаемая только легким треньканьем колокольчиков на дуге коренной лошади. Неподалеку от Новгорода, на берегу Волхова затерялась небольшая деревня, утопающая в сугробах, а на холме, посреди заснеженного парка, в лучах зимнего солнца красовался высокий барский дом, словно сошедший с полотна неведомого живописца.
— Что это за местечко, Дашенька? — спросил Державин, когда тройки свернули на еловую аллею, ведущую к парадному подъезду. Но Даша только загадочно улыбнулась.
Когда санный поезд остановился, все три семейства вышли на площадку перед домом и направились к порталу, любуясь изящной архитектурой.
— Может быть, кто-нибудь объяснит мне, где мы находимся? — обратился к друзьям Державин. — Чей это дом? Твой, Николай? Или Васи?
Тянуть далее было нельзя. Обняв мужа, Дарья Алексеевна вручила ему серебряные ключи, перевязанные алой лентой.
— Добро пожаловать в Званку, мой дорогой супруг! Это наше имение!
И тут все кинулись обнимать и поздравлять ошарашенного Державина, кричать "ура", откупорили шампанское, привезенное по этому случаю из Петербурга, слуги суетились, распаковывая коробки и подавая бокалы… А дети совали Державину в руки рыжего котенка, который по традиции должен был первым войти в дом.
Слезы благодарности навернулись на глаза поэта. Усталое сердце радостно затрепетало. Он стоял на пороге своего нового дома, окруженный любящими людьми, и впервые после долгих месяцев скорби почувствовал, что еще хочет жить.
***
Вернувшись в Петербург, умиротворенный, полный радостных впечатлений и надежд, Державин неожиданно для самого себя написал одно из лучших своих стихотворений.
Однажды, роясь в книгах, он наткнулся на оду Горация "К Мельпомене" в переводе Ломоносова:
Я знак бессмертия себе воздвигнул
Превыше пирамид и крепче меди…
Державину захотелось узнать, как звучат эти стихи в подлиннике, он разыскал томик Горация и снова погрузился в чтение. Латинским языком он сносно владел еще со времен Казанской гимназии и в последнее время постоянно совершенствовал свои познания.
Его поразило, с каким достоинством римский поэт заявлял о своем предназначении. Перевод Ломоносова был очень близок к оригиналу, но Державину он почему-то не понравился. Стихи были насыщены античными словами, непривычными для русского уха, и, кроме того, главная идея оды Горация показалась ему мелкой. По мнению Державина, не красота песнопений являлась мерилом ценности поэта, а польза, которую он принес Отечеству своими стихами.
И повинуясь некой высшей силе, которая в минуты вдохновения водила его пером, Державин написал не перевод и даже не парафраз, а собственное стихотворение, лишь отдаленно перекликающееся с античной одой.
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид…
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
Так! — весь я не умру, но часть моя большая
От тлена убежав, по смерти будет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить…
Гораций ставил себе в заслугу высокое мастерство, а для Державина превыше всего был гражданский долг: то, что мог он "в сердечной простоте беседовать о Боге и истину царям с улыбкой говорить".
Он назвал свое стихотворение "Памятник". Большинство литераторов посчитали его нескромным, и лишь немногие поняли, что Державин имел в виду не лично себя, а образ поэта. Нападки критиков не на шутку расстроили Державина. Конечно, он не мог знать, что через несколько десятков лет идею его "Памятника" поддержит и разовьет в своем стихотворении солнечный гений русской поэзии, еще не родившийся в ту пору…
Возраст и усталость все чаще напоминали о себе. Державин объявил Даше, что собирается выйти в отставку и остаток дней провести в Званке. Довольно отдано сил государственной службе! В тиши благословенной природы он будет писать стихи, заниматься хозяйством, принимать дорогих гостей. Даша горячо одобрила его решение… Но судьба распорядилась иначе.
***
Утром 6 ноября 1796 года скончалась императрица Екатерина Алексеевна, и на трон сел ее сын Павел. Наступил иной век, а с ним иная жизнь. Поэзия и просвещение вышли из моды, повсюду загремели шпоры, ботфорты, замельтешили мундиры… Все изменилось, даже одежда: было запрещено носить круглые шляпы, фраки, жилеты. С непокорных их попросту срывала полиция. Через месяц после похорон государыни Державин был призван во дворец. На лестнице и в коридорах он встретил знакомых вельмож, которые при жизни государыни вели себя гордо и заносчиво, а теперь у них были одинаково потерянные лица: Павел удалял от себя всех, кого жаловала покойная императрица. В числе первых был изгнан Платон Зубов.
Поэт еще хранил в душе теплые воспоминания о том, как он с Пленирой и ее матерью однажды посетил цесаревича в Гатчинском дворце. Но нынче в Зимнем его принял, казалось, совсем другой человек. Поначалу беседа шла непринужденно. Павел предложил Державину место правителя Верховного совета министров. Потом оказалось, что он имел в виду всего лишь должность начальника канцелярии при Верховном совете. Скрыв разочарование, Державин попросил государя выдать ему служебные инструкции.
— Какие еще тебе инструкции?! — вспылил Павел Петрович. — Будешь делать то, что и генерал Самойлов при маман.
— Ваше императорское величество, — спокойно ответил Державин, — помнится, когда я служил кабинетным секретарем вашей матушки, Самойлов ровно ничего не делал. Так что вы правы: никакие инструкции мне не нужны.
Бесцветные глаза Павла налились кровью от гнева. Он подбежал к двери и, раскрыв ее нараспашку, крикнул Державину:
— Не желаешь служить — отправляйся обратно в Сенат! И сиди там смирно! Не то я тебя проучу!
Стоявшие возле двери генералы и высокие сановники замерли от ужаса. А Державин, окинув взором их трясущиеся физиономии, громко произнес, указав на государя:
— Ждите! Будет от этого… толк!
После чего решительно покинул дворец.
Даша не на шутку перепугалась, когда муж рассказал ей о том, что случилось во дворце. Несколько дней прошло в ожидании царского возмездия. К счастью, никаких неприятностей не последовало: Державин был слишком заметной фигурой,
