Королева, вопреки слухам, не оставила своего супруга, поэтому дипломаты нанесли несколько визитов во дворец, дабы осведомиться о монаршем здравии. Все прекрасно понимали, что реальная власть, подкрепленная японскими штыками, принадлежит тэвонгуну. Уже на следующий день после дворцового переворота король издал эдикт, в котором всю вину за произошедшее взял на себя и разъяснил подданным, что намеченные реформы сумеют помочь стране справиться с последствиями борьбы четырех придворных партий. Извещалось, что предполагается привлекать к государственной службе всех, кто окажется к ней способным, а не только высокородных аристократов. В тот же день был издан указ о разделении сферы гражданской и военной служб, о необходимости докладывать обо всех срочных делах тэвонгуну и получать его санкцию на их осуществление.
25 июля ближе к вечеру Отори встретился с тэвонгуном для обсуждения главного вопроса, ради которого все и затевалось. Речь шла о денонсации двухсторонних торговых договоров с Китаем, заключенных в течение последних двадцати лет. Помимо этого, Отори настаивал на необходимости изгнания китайских войск, пришедших якобы обеспечивать порядок в вассальной стране, причем изгнание оных должно быть осуществлено силами японской армии и флота. Беседа имела успех: в тот же день поздно вечером корейское правительство официально известило о денонсации корейско-китайских торговых договоров. Тем не менее объявить о прекращении вассальной зависимости даже тэвонгун не решился. И в вопросе о привлечении японских войск к изгнанию китайцев не было проявлено четкой позиции.
И не надо, вполне мог сказать про себя Отори. 25 июля в полдень главные силы смешанной бригады выступили из Сеула на юг, по направлению к Асану. 26 числа Осима получил телеграмму посланника, текст которой гласил: «Об удалении китайских войск из Асана. 25 июля 1894 года от правительства Кореи было получено письмо за подписью главы палаты иностранных дел и с приложением печати палаты с просьбой, чтобы мы взяли эту функцию на себя. Прошу Вас принять это к сведению и действовать соответствующим образом. Чрезвычайный и полномочный посланник Отори Кэйсукэ».
Дирижер отлично справился со своей задачей. Сеульская увертюра японо-китайской войны была сыграна безупречно…
Глава девятая
НИ ВОЙНЫ, НИ МИРА
Именно так правильнее всего могут быть охарактеризованы события, происходившие на Корейском полуострове и в Желтом море в последние семь дней июля 1894 года.
После смены правительства в Сеуле наибольшими угрозами для японцев были три: китайский экспедиционный корпус в дневном переходе от корейской столицы, китайские подкрепления, которые могли быть переброшены в Корею как морем, так и посуху, и возможная реакция европейских государств на происходящее в Корее как на открытую агрессию, которую следует если не пресечь, то осудить. Напомним: Муцу и Ито были крайне озабочены не только военными акциями в Корее, но и тем, как к этим акциям отнесутся в Европе и США. Кроме того, парламентский кризис в случае военных неудач мог перерасти в правительственный, а это означало не только крах кабинета Ито, но и отказ от политики «активных внешних действий». На все эти угрозы было необходимо адекватно реагировать.
Позиция Китая была не менее сложной. Самый грамотный военачальник в стране, сановник по делам Севера Ли Хунчжан был противником немедленного военного разрешения корейского конфликта, отлично понимая, что Китай к войне не готов ни технически, ни финансово, ни политически. Его длительные дипломатические маневры нельзя назвать безусловно удачными, однако время они тянули, и со временем мог найтись выход. Как говорил Конфуций, результат ничто, процесс — все. Но далеко не все в китайском правительстве и при дворе императрицы Цы Си поддерживали именно такой курс. В данном случае мы имеем довольно привычную картину: за немедленную войну до победного конца более всего ратовали те, кто не имел о ней ни малейшего понятия, но был заинтересован в монаршем внимании как самый главный патриот и защитник национального престижа Цинской империи. Но если в Японии самых патриотичных патриотов очень быстро приструнили, дабы не лезли не в свое дело, то в Китае этого не произошло.
В марте 1884 года в результате внутренних ротаций при дворе главные бразды правления страной перешли к принцу Чуню, возглавившему правительство — далеко не самому грамотному управленцу, не самому добропорядочному подданному, но едва ли не главному патриоту, как он сам себя преподносил. Его окружали такие же «патриоты», как и он сам, при этом оказавшиеся еще и казнокрадами и распутниками. Для них военно-морская программа была врагом номер один, поскольку государственные средства в буквальном смысле слова выбрасывались в море, вместо того, чтобы в подобающем порядке лежать в их патриотических карманах. За десять лет эти самые китайские китайцы разворовали страну до нитки. Значительная часть средств, предназначенных на военно-морские программы, была передана на реконструкцию дворца вдовствующей императрицы Цы Си.
Авторская пометка на полях: поскольку императрица Цы Си еще не раз встретится нам в ходе событий, следует сделать пометку на полях. Вдовствующая императрица с 1887 года формально уступила правление принцу Дэ-цзуну, однако провозгласила себя регентшей при «малолетнем» правителе. Фактически без ее резолюции не выходил ни один указ, ни один закон в стране. Была очень привержена дворцовой роскоши, поэтому громадные суммы тратила на бесконечные реконструкции и перестройки своих дворцов и обновление гардеробов. Вместе с тем, весьма благоволила Ли Хунчжану, понимая, что это выдающийся государственный деятель и замены ему нет.
Недовольство их правлением и ними самими созрело к началу девяностых, и требования смены правителей звучали все громче, причем за недовольными властью виднелась тень Ли Хунчжана — что вызывало по отношению к нему ярость придворной камарильи. Этим война была нужна прежде всего как средство, которое все спишет, а им даст возможность удержаться у власти. Тем более, что в победе над японцами они не сомневались: кто же реально рискнет сражаться с армией в миллион человек? А если и рискнет — то сколько бы ни длилась война, китайцы все равно победят. Шапками закидают!
Ли Хунчжан не меньше этих политических обормотов стремился к победе над Японией и сохранению влияния Китая в Корее. Но он, в отличие от них, гораздо лучше знал и возможности китайской армии, и цену победы. Поэтому подготовку к войне он считал делом более важным, чем собственно войну. И работал в этом направлении не покладая рук — чему читатель имел возможность убедиться. Но принимать решение о войне и мире Ли Хунчжан не мог. И влиять на решения двора — тоже. Потому и остался заложником ситуации, а впоследствии — и козлом отпущения, едва не поплатившимся жизнью.
В 1894 году императрице Цы Си исполнялось 60 лет, и в связи с этим многие поговаривали, что власть полностью перейдет в руки Дэ-цзуна. Как и положено в таких случаях, предстояли серьезные изменения влияния при дворе, и нападки на фаворитов императрицы стали особенно яростными. Под волну критики попал и Ли Хунчжан. Нарастание напряженности в Корее только подлило масла в огонь: и принц Дэ-цзун, и его клевреты ставили в вину сановнику по делам Севера и вице-королю его примиренческую позицию и нерешительность в противостоянии Японии. Чем больше говорили об устремлениях Японии — она, кстати, с мая и сама их не скрывала, — тем большей критике за нерешительность и чрезмерную осторожность подвергался вице-король Ли Хунчжан. Наконец, наступила ситуация, когда любое его действие — независимо от полезности — стало предметом всестороннего обсуждения, и всегда не в пользу сановника. К июлю он был фактически лишен управленческой инициативы.
