Людовико покинул город, намереваясь начать осаду Новары 5 февраля, в соответствии с рекомендациями нового астролога, ибо Амброджио да Розате попал в немилость, и даже его недвижимое имущество было передано тому, кто занял теперь его пост. По пути он освободил от французов Виджевано и его укрепленный замок. Этот успех значительно приободрил войско Людовико и еще больше усилил среди французских командиров недовольство командованием Тривульцио, которое Ив д'Алегре теперь даже не пытался скрывать. Тривульцио потерял почти всю свою власть. И все же внезапное появление французов в окрестностях недавно отвоеванного Виджевано повергло Людовико в такой ужас, что он готов был бежать в Павию. К счастью, Галеаццо Сансеверино удалось переубедить его.
Затем миланская армия приступила к осаде Новары, однако ее численность неуклонно уменьшалась из-за дезертирства, вызванного задолженностью по выплате жалованья. Швейцарцы просили Людовико в качестве компенсации отдать им город на разграбление, когда же он отказал им — всей его натуре противоречила подобная жестокость, — 4500 из них отправились домой, поскольку на скорую выплату рассчитывать не приходилось. Даже миланское войско начинало проявлять признаки недовольства. Однако ситуация переменилась после доставки давно обещанных огнестрельных орудий от императора Максимилиана — один из немногих случаев, когда тот оказал Моро действительно эффективную помощь в обмен на все полученные от него деньги. После этого Людовико смог добиться сдачи города. Никогда еще его успех не был столь своевременным. Ликующий Милан не придал должного значения тревожному известию о том, что Пьяченца сдалась Венеции. Французы тем временем продолжали оборонять замок, и едва ли можно было представить худшее положение с дисциплиной, чем в армии герцога. Каждый был сам себе господин, говорит Санудо, «но не было человека, способного принять командование». Ввиду отсутствия дисциплины положение армии Сфорца с самого начала казалось почти безнадежным.
Людовико поспешил обратно в Милан, чтобы предпринять еще одну попытку собрать средства. Здесь он произнес одну из своих знаменитых речей перед народом. Торжественная серьезность его выступления в сочетании с великодушием и благородной внешностью оратора произвели, согласно Джовио, большое впечатление на сограждан. Он говорил своим подданным, что он с радостью исполнял свой долг командующего армией и был бы совершенно этим доволен, если бы он был в положении Цезаря, которому не приходилось искать денег для своих солдат, ибо ему их доставляли из Рима. Более того, люди Цезаря были дисциплинированны, и ему не приходилось командовать иностранными наемниками.
Но Людовико уже упустил свой шанс. Пока он находился в Милане, к Тривульцио подошло давно ожидавшееся им подкрепление под командованием Ла Тремойля, на зловещей эмблеме которого были изображены окровавленный меч, факел и кнут. Его войска отличались отменной храбростью, кроме того, в его распоряжении находилась самая лучшая артиллерия Франции. Состояние миланских войск еще более ухудшалось с возникновением жестоких раздоров между итальянцами и швейцарцами, тогда как появление Лa Тремойля воодушевило французов. Обе враждующие стороны были заинтересованы в том, чтобы решающее сражение произошло как можно скорее, ибо Людовико видел, что его армия тает с каждым днем. Когда французы выдвинули к Новаре свою легкую кавалерию, она была отброшена назад стратиотами и итальянской конницей во главе с Галеаццо Сансеверино. Но дезертирство швейцарцев приобрело массовый характер. Последовавшая битва тем не менее проходила с переменным успехом, и французы были вынуждены отступить и отказаться от первоначального плана осады Новары.
Поведение швейцарцев лишило герцога последней надежды. В создавшейся ситуации четыре тысячи швейцарских воинов намеревались перейти на сторону французов, но их соотечественники из французской армии отказывались сражаться в одном строю с ними. Французы настаивали, чтобы швейцарцы и бургундцы, составлявшие наиболее боеспособные части в войске Моро, в обмен на гарантии безопасности выдали своего командующего. Те отклонили это предложение, заявив, однако, что если французы сумеют его узнать среди них, то смогут беспрепятственно захватить. Тщетно Людовико пытался уговорить их сражаться дальше. Они прорвались к нему и сообщили, что французы желают захватить его в плен, и он со смирением воспринял эту новость. В послании от французов было высказано предложение, что для самого герцога было бы лучше добровольно сдаться Людовику XII. Но пока Моро готовился отправиться во французский лагерь, швейцарцы, опасаясь лишиться своего вознаграждения, захватили его, пообещав в безопасности переправить его в Беллинцону. На следующее утро, десятого апреля, он был переодет в швейцарскую форму, волосы ему спрятали под шапку, а в руки дали пику. Когда отряды швейцарцев прошли в регулярном построении, французы не узнали герцога. Лa Тремойль мог бы силой заставить их выдать Людовико, но их соотечественники в его собственной армии заявили о своей готовности стать на их защиту. Остатки швейцарского войска заставили пройти в одну колону под копьем. В конце концов, герцога узнали по его бледному лицу, тучному телосложению и тем ни с чем не сравнимым признакам величия, которые нельзя скрыть даже солдатской одеждой. Говорят, что бальи[51] Дижона за 200 дукатов уговорил одного из швейцарцев указать на Моро. Тогда же был арестован и Галеаццо Сансеверино.
Пленение Моро было для Людовика XII событием более важным, чем выигранное сражение. Оно означало окончание войны. Герцог, решительно не желая встречаться с Тривульцио, сдался графу де Линьи, который торжественно провел его перед шеренгами швейцарцев. Когда его привели к Ла Тремойлю, тот выразил ему признательность за то, что его быстрая капитуляция избавила французов от столь многих хлопот. Тогда Моро напомнил об обещанном ему хорошем обращении со стороны Людовика XII. Однако Ла Тремойль ответил, что сам герцог сделал это обещание недействительным, попытавшись скрыться, хоты бы и против своей воли. Людовико был заключен в замке Новары. Гарнизон миланского замка легко прорвал осаду и оккупировал город, жители которого вскоре кричали: «Франция! Франция!» — с едва ли меньшим воодушевлением, чем несколькими днями ранее выкрикивали: «Моро! Моро!» Можно предположить, что столь внезапная перемена общественного мнения была оправдана как средство самозащиты, особенно после того, как Людовико и его любимчик Галеаццо Сансеверино проявили полную несостоятельность.
Семнадцатого апреля, после того как пленника снабдили необходимым гардеробом: по два костюма, расшитых золотом и серебром, и два шелковых костюма, парчовый головной убор и все остальное в соответствии с его рангом, Людовико отправился в путь. Вместе с ним выехал Галеаццо Сансеверино, который, не теряя времени даром, заключил собственное соглашение с французами. Он поступил на службу к Людовику XII, а затем получил весьма подходящую для него должность великого ловчего от следующего французского короля Франциска I. В Асти, городе французского короля, его жители, несмотря на протесты охраны, выкрикивали в лицо экс-герцогу «Mora il Moro» (Смерть Моро) и прочие оскорбления в его адрес. Он краснел и не мог сдержать слез. В Сузе, уже перед самым переходом через Альпы, он серьезно заболел и харкал кровью. Тривульцио послал для него носилки. При вступлении на территорию Франции он был встречен охраной короля и торжественно препровожден в Лион, куда он прибыл, в соответствии с указаниями Людовика, в сопровождении королевской гвардии, одетый в черное, верхом на муле. И хотя он пытался сохранить присутствие духа, по его постоянной дрожи было заметно, что он болен. Ему помогли сойти с мула и перенесли в замок. Незаметно для него король наблюдал за его прибытием из своего дворца.
