– Безуглый! – крикнул Нелюбин лейтенанту. – Видишь, самоходка за «пантерой» крадётся? Как только ты откроешь огонь, она сразу постарается засечь твои орудия и перебьёт их по одному. Так что твоя основная цель не танки, а эта сволочь.
– Понял! – И лейтенант тут же закричал в трубку: – Малюгин! Слушай меня внимательно! Твоя основная цель – самоходное орудие. Видишь его? Хорошо. Давай первым фугасным – по гусенице! А дальше – три выстрела подкалиберными. Если не попадёшь, быстро откатывай орудие в овраг и – на запасную! Ты меня понял?
Обе «сорокапятки» выстрелили почти одновременно. Две настильные трассы ушли к лесополосе, и тотчас там вспухли два бурых взрыва. Один возле «пантеры», а другой глубже, возле приземистого штурмового орудия. Шедшая впереди «пантера» тут же, не останавливаясь, огрызнулась из своего длинноствольного орудия. Выстрел «сорокапятки» никакого вреда ей не нанёс. «StuG-III» повёл себя иначе. Фугас разорвался почти под ним. Самоходное орудие остановилось и сделало небольшой доворот. Шевельнулся хобот его короткого орудия. Наверняка наводчик засёк вспышку одной из «сорокапяток». Но лейтенант Безуглый быстро передал поправку и скомандовал:
– Малюгин! Подкалиберным! Огонь!
Трасса ушла к лесополосе и ударила в орудийную маску стальной черепахи. Откинулся верхний люк, но никто оттуда не вылез. Через несколько мгновений корпус штурмового орудия содрогнулся, и высокий столб пламени, смешанного с черным маслянистым дымом, ударил вверх.
– Молодец, Малюгин! А теперь оба – по гусеницам «пантеры»!
Танки и бронетранспортёры быстро приближались к траншее батальона. Резко захлопали бронебойки. Нелюбин приказал бить по полугусеничным «гробам». Один из них уже стоял, осев на передний мост. Из-под радиатора его вытягивало чёрный дым.
Пехота сразу сыпанула через наклонную броню бортов.
Правее, где оборонялась вторая рота, тоже горело несколько танков. Чёрный дым тащило вдоль Днепра, в лес. Там тоже шла стрельба.
– Малюгин! Дуй на запасную! Что? На запасную, я сказал!
Когда танки подошли метров на двести, перед ними поднялась гряда чёрных взрывов. Это снова в дело вступили гаубицы артполка. Огонь они вели из-за реки. И ударили в самый нужный момент. Что и говорить, молодец капитан Симонюк! Не заробел и во время прорыва, не сплоховал и теперь.
Артналёт длился минут десять, не больше. Взрывы постепенно начали смещаться в глубину, к лесополосе и балкам.
Дым рассеялся, и штрафники увидели, что два танка горят, но «пантера» и Т-IV, выдерживая прежний курс, идут прямо на НП командира роты.
Вверху мелькнули чёрные тени. Нелюбин поднял голову и увидел косяк штурмовиков. Илы на низкой высоте ушли за лесополосу. Вскоре там загремело. Значит, тут цветочки, понял он, а ягодки там. Штурмовики громили второй эшелон немцев.
Немецкая пехота уже покинула бронетранспортёры и рассыпалась в цепь.
– Звягин! Давай красную!
Звягин вскинул ракетницу и выпустил в небо красную ракету. Сразу заработали оба «максима». Когда цепь приблизилась примерно на сто шагов, Нелюбин дал команду открыть огонь и трём ручным пулемётам. По всей траншее захлопали винтовки, часто затараторили ППШ.
– Ребята! Держаться! – закричал Нелюбин. – Танки пускай проходят! Отсекай пехоту!
Позади, в овраге, разом захлопало, и тяжёлые мины со свистом стали перелетать через головы штрафников и падать точно в цепях атакующих. Миномётчики стреляли со знанием дела. Сразу поредели цепи. Остановился ещё один «гроб», будто уткнувшись в воронку. Но крупнокалиберный пулемёт на нём не умолкал. Пули щёлкали по брустверу, по берёзовым пням. То справа, то слева слышались крики раненых. Живые оттаскивали тела убитых, чтобы не мешали во время боя. Уносили раненых.
Цепь продолжала продвигаться вперёд. По мере её приближения миномётчики меняли угол прицела. Мины вырывали из цепей сразу по нескольку человек. Но немцы упорно шли. В характере их атаки многое было необычным. Нелюбин это отметил сразу: вопреки тому, что он видел уже не раз во время атаки немцев, они не утаскивали своих раненых.
Когда до траншеи осталось метров восемьдесят, немцы начали сбрасывать с себя шинели. Теперь, последние десятки шагов, они бежали налегке.
Миномёты прекратили огонь.
Нелюбин, оценивая обстановку, успел заметить, что стреляет только одно ПТО, что артиллеристы и бронебойщики остановили Т-IV и теперь добивали его. Угловатая стальная коробка стояла метрах в тридцати от НП, немного развернувшись, и медленно разгоралась. Покинул ли машину экипаж, Нелюбин не видел. Подбитый танк со всех сторон обтекали пехотинцы, видимо, опасаясь взрыва боекомплекта и горючего. Теперь железная коробка танка для них уже не служила ни защитой, ни огневым усилением.
Вырвавшаяся вперёд «пантера» тем временем перевалилась через траншею метрах в пятнадцати правее. Туда Нелюбин послал Звягина с двумя противотанковыми гранатами. На линии окопов, чего больше всего боялся Нелюбин, она не задержалась. Видать, экипаж понял, что, под прицелам уцелевшего ПТО им не до «утюжки», и, взрёвывая мотором, танк пополз прямо на выстрелы «сорокапятки». Но в это время сзади и с боков в «пантеру» полетели гранаты и бутылки с КС, и через мгновение корма её окуталась дымом, по броне побежал огонь. Боковой башенный люк открылся и оттуда пулей, как мышь из горящей копны, выскочил танкист. Его тут же кинулись ловить. Обступили, навалились, подмяли.
– Рот-та! Примкнуть штыки! – закричал Нелюбин. Он уже стоял на бруствере. Как вылезал из окопа и каким образом вместо ППШ в его руках оказалась винтовка с примкнутым штыком, он не помнил. Действовал машинально. – В атаку! За мной!
Он знал, что поднимутся все. Потому что все из них понимали: это их последний бой. Другого не будет. Наступил именно тот момент, когда надо проявить себя в деле и что атаковать надо решительно, вкладывать в свой бросок вперёд все силы, всю ловкость и всю ярость.
Когда сходились, Нелюбин успел заметить, что на мундирах немцев не было погон и знаков различия. В какой-то момент его обогнали сразу несколько человек. Среди них он увидел Каца. Бывший младший политрук держал перед собой винтовку с примкнутым штыком и в его лице было столько решительности, что Нелюбин понял: поднялись все.
Поднялись все. Вся Третья рота по приказу старшего лейтенанта, которого только накануне назначили им ротным командиром, быстро покинула траншею и ячейки и, не соблюдая никакого строя, группами по нескольку человек, ринулась навстречу немецкой цепи. В рядах атакующих бежали даже легкораненые. Они знали, что их дело уже сделано, что можно переждать схватку в траншее, что после боя их в любом случае отправят в тыл, за Днепр, где произойдёт для них самое главное – будет снята судимость. Но знали они и то, что, если контратакой не удастся отбросить немцев назад, они ворвутся в траншею. Судьба давала им ещё один шанс выжить, но, по парадоксу войны, выжить означало для них идти на смерть.
А дальше произошло то, что всегда происходило во встречном штыковом бою. Рёв сотен глоток, глухие удары, хруст, вопли умирающих, скрежет металла по металлу. Никто не думал отступать. У одних был приказ: сбросить русских в Днепр. У других: любой ценой удержать плацдарм. Никому из них судьба не оставила выбора.
