его душу, а не терзать.
– Но он выглядел и правда очень счастливым, – полувопросительно сказала Джорджина. Хлоя пожала плечами.
– Конечно. Теперь мы можем гулять, дышать свежим воздухом. Это многое значит для человека, не стоит недооценивать эту возможность, – девочка замолчала. Подумала.
– То есть, он просто вам благодарен? – выразила она общую мысль.
– Очевидно, да. И это нормально, – Харрис тепло улыбнулась.
Если бы чувства имели отдельные звуки, как в компьютерных играх, Хлоя наверняка услышала бы за дверью своей комнаты грохот. Увлекшись серьёзным разговором с Джорджиной, она забыла о времени – не смотрела на часы, тоже делая серьёзный выбор: довериться одному из бесправных жителей этого дома или нет?
Именно потому Лукас, не дождавшись Харрис в своей комнате, решил выехать самостоятельно. Он выглянул из-за двери, проверил коридор. Сложил себе на колени все свои душевые принадлежности, толкнул коляску, выезжая из комнаты. Огляделся ещё раз, прислушался – в ванной было тихо, но вот из комнаты Хлои доносились голоса. И дверь была чуть приоткрыта – обычно девушка следила за тем, чтобы никто не мог к ней заглянуть, пока она была занята своими делами. Так что этот факт Эосфора напряг – он подъехал поближе, чувствуя, что сердце замирает – мало ли, кто мог зайти к доктору. Она не кричала и не спорила, но что, если?..
Он уже протянул руку, чтобы постучать, когда услышал слова, которые заставили его забыть обо всём, что он собирался сделать.
«Между нами ничего нет». «Напарники». «Друзья». «Благодарность».
Грудь болезненно сдавило. Вместе с этим – всё будто бы встало на свои места. Эти его метания, этот голос совести, который напоминал об её заботе в дни после подвала. Её жертвенность, когда она пошла к его отцу, хоть не хотела этого больше всего на свете. Харрис была его доктором, и только это имело для неё значение. Его наивная попытка привлечь внимание букетом наверняка была расценена не так, как ему бы хотелось – что она тогда могла подумать? Что он был благодарен за первый выход в сад? За то, что не попал в застенок после интервью? За то, что она вообще присутствовала в его жизни?
Лукас вдруг почувствовал жуткий холод – как будто это согревающее ощущение вдруг исчезло, оставив его одного. Он был просто её пациентом. Он кормил себя иллюзиями, надеясь, что его чувства взаимны, что перед тем, как сгинуть в плену у отца, ему удастся каким-то чудом найти это, как говорят, большое и светлое. И всё это было ошибкой: внимание Хлои было обусловлено лишь сочувствием доктора, ничего более она к нему не чувствовала. Он – обуза не её шее, камень, что ежеминутно в этом доме тянет её и всю её семью ко дну. Потому она так обрадовалась встрече со своим старым знакомым – он был как глоток свежего воздуха в этом бесконечном потоке страха, тревоги и чувства опасности.
Хуже всего этого было только осознание того, что даже сам Эосфор не любил её по-настоящему. Доктор ясно дала понять, что он испытывает – благодарность. Лукас думал, что сможет хотя бы полюбить здесь, раз уж все остальные возможности у него отобрали, но – нет. Даже его сердце было изуродовано всем произошедшим. Оно не было способно любить просто так.
Эосфор видел в ней свою спасительницу, он понимал, что вряд ли прожил бы здесь хоть пару дней, будь он один. Лукас всего лишь человек – а люди пугающе сильно любят свою жизнь и боятся смерти. Ему действительно глубоко в душе на самом деле не хотелось умирать, и он любил в Хлое не саму Хлою, а тот факт, что она дарит ему каждый новый день, который мог отсрочить страшный конец. Он использовал её и хотел попытаться заставить связать себя с ним ещё больше этой простой привязанностью к единственной, кто знал его, и кто мог дать лишние часы жизни. Это была болезненная эгоистичная зависимость, а не любовь.
Эосфор почувствовал, как в груди поднимается огромная тёмная волна. Это было отвращение к самому себе – он наконец увидел ситуацию со стороны и неожиданно прозрел, поняв, что происходит с ним. Что он делает с той, кого, как думал ещё утром, он любит. Ему хотелось её защитить? Придётся защищать от самого себя, потому что это Лукас не справится один – а она без него жить сможет.
Больно было даже не от того, что Харрис его не любила, и не от чувства собственной незначительности – больнее и страшнее всего было то, что он едва не совершил ошибку, приняв благодарность за то, о чём ему теперь нельзя было даже мечтать.
– Я не знаю, – услышал Эосфор будто сквозь туман. Моргнул, понимая, что мир у него перед глазами будто бы пульсирует – настолько жестоким и ярким было это откровение. Но это был голос Хлои, так что он заставил себя сконцентрироваться, даже не стал пытаться избавиться от мучительного камня где-то в горле, что мешал ему сейчас нормально дышать. – Не знаю, что ещё может произойти в этом доме. Что ваш отец может попросить меня сделать. Не знаю, что могу сделать не по своей воле, если вдруг кто-то без моего ведома поменяет медикаменты в нашей аптечке, – Лукас всё же сглотнул, поняв, о чём идёт речь. Харрис тоже думала о том, что из союз будет не вечен. Что от неё в конце концов избавятся, вопрос в другом – каким именно образом. Просто однажды уволят и отправят домой с миром, пока его в последний раз затащат в подвал или принесут последний обед, после которого он уже не проснётся? Или Хлою заставят убить его, подставят, чтобы потом посадить в тюрьму? Может быть, она сама тоже уже не выберется отсюда живой?
Харрис могли однажды просто со скорбным видом сообщить что в последней воле её подопечного было ясно сказано: безумию, которое она оказалась неспособна вылечить, он предпочитал смерть.
Эосфор тихо выдохнул. Никогда ещё мысли о том, что в этом доме он расстанется с жизнью, не были столь жестокими. Никогда он ещё не думал о том, что то, как долго его сердце ещё будет биться, зависит от Хлои – и только от неё. Страх сковал всё его тело – и отвращение вновь напомнило о себе, поднялось к самому горлу, когда Лукас вдруг понял, что думал сейчас только о собственном будущем. Волновало ли его, что Харрис, которая по ошибке введёт ему не тот
