увидел нас и выпустил.
Мы смотрели, как он постелил на пустую кровать одеяло и лег, глядя прямо на картину. В полумраке, предвещавшем восход луны, мы видели, как Джон лежал и смотрел на нас. А когда луна поднялась, и ее свет озарил картину, мы уже стояли у ворот, цепляясь друг за друга и дрожа от волнения.
Не дожидаясь, пока нас зальет потоками лунного сияния, мы побежали по дороге к Джону, к стеклу, которое он должен был разбить. Помню, как я споткнулась и упала, но тут же вскочила, чтобы бежать дальше, не обращая внимания на кровь на лице и руках, взывая к Джону. И Ю кричала:
– Джон! Давай, бей, Джон!
И я тоже кричала изо всех сил.
Джон сел на кровати и тоже закричал, а потом поднял ногу и ударил по стеклу и наконец разбил его.
И так мы рассказываем эту историю в ночной тишине, вспоминаем, когда лунный свет ползет по комнате, ждем в безмолвии, а Джон бегает по дому, кричит и бьется о стены. Мне больше не с кем танцевать, а Ю и Джон не любят танцевать в одиночестве.
Мой дядюшка в саду
Я обязательно беру с собой подарки, когда еду в гости к дяде Оливеру и дяде Питеру: фруктовый пирог, конечно, и дюжину апельсинов, и игрушки: маленького кролика, который заводится ключиком – для дяди Оливера, и косточку для кошки дяди Питера. Я сажусь в Сан-Франциско на паром, покупаю там в магазинчике одинаковые коробки с засахаренными вишнями и бегу в Сосалито на поезд, который отвезет меня в Сан-Рафаэль. С покупками, чемоданами и книгой в руках я бреду в горку по длинной проселочной дороге, под солнцем, ожидая, когда меня заметит дядя Питер, или когда дядя Оливер посмотрит на дорогу с плетеного кресла на крыльце и пойдет мне навстречу. Коттедж моих дядюшек находится на полпути к вершине крутого холма, у дороги, поросшей с обеих сторон цветами, и фруктовыми садами вдали. Дядя Оливер пойдет со мной по дороге, с трудом переводя дыхание, будет смотреть на посылки и скажет:
– Питер обрадуется, когда увидит, что ты ему принесла.
И дядя Оливер, и я знаем, что Питер обрадуется подаркам, однако дядя Оливер унесет все свертки, чтобы потом выдавать их понемногу. Добравшись до коттеджа, я постою чуть-чуть, глядя на крышу, такую низкую, что можно, наверное, прикоснуться к ней из сада, на розы, вьющиеся вверх по стенам, на каменные ступеньки, на фруктовый сад и огород, разросшиеся по обе стороны дома, недовольные своим положением на заднем дворе; я обязательно постою там минуту и замечу:
– Здесь ничего не изменилось с прошлого года, дядя Оливер. Как вам с дядей Питером удается оставаться такими молодыми и так заботиться о доме?
И дядя Оливер, радостно потирая руки, ответит, как всегда:
– Я не становлюсь старше ни на день. Питер стареет за нас обоих и за дом.
И я войду внутрь, где меня любезно поприветствует дядя Питер. Я называю их моими дядями только потому, что обращаться к ним обоим «мистер Дафф» было бы слишком странно; лет пятьдесят назад, когда дядя Оливер ухаживал за моей бабушкой, она, как говорят, объявила, что они с братом подходят ей как пара холостяков, которые станут водить ее внуков в зоопарк. Так дяди Питер и Оливер и поступили. Они водили в зоопарк и бабушкиных детей, и ее внуков, и, полагаю, станут гулять и с моими детьми. Лишь один невероятный год своей жизни дядя Оливер провел женатым на даме, известной как миссис Дафф. Они жили сначала в маленькой квартирке в Сан-Франциско и, наконец, оказались в этом увитом розами коттедже, который полумифическая миссис Дафф превратила в прелестное жилище для своего мужа. Ни дядя Питер, ни дядя Оливер никогда не работали и не пытались; некий удачливый родственник оставил им небольшой капитал на двоих, который, в дополнение к подаркам и фруктовым пирогам, что они получают от детей, когда возят тех в зоопарк, прекрасно держит их вместе с несколькими кошками на плаву. Дядя Питер тощий и всегда усталый; он ухаживает за домом и присматривает за садом и за тремя-четырьмя деревьями во фруктовом саду и за кошкой, которую считает своей; дядя Оливер гораздо ленивее; он готовит еду, следит за огородом и за пятью другими кошками. Серая кошка дяди Питера по кличке Сандра Уильямсон – единственная из четвероногих, кому в этом доме выпало получить имя; остальные – сплошь белые кошки, которых оставила в доме миссис Дафф, все делают вместе и откликаются на имя Китти.
– Когда-то у каждой из них было имя, – скорбно объясняет дядя Оливер, – миссис Дафф дала им удивительные имена. Одну из них, помнится, звали Розовый бутон, да и остальных как-то звали…
– Когда-нибудь мы назовем их всех снова, – добавляет дядя Питер, – и я сделаю каждой из них маленький кожаный ошейник с именем.
Все белые кошки будут сидеть на переднем крыльце, умывать друг друга и играть с солнечными зайчиками. Дядя Оливер остановится и погладит их.
– Прелестные крошки, – скажет он. – Милые кошечки.
Я не верю, что белые кошки понимают дядю Оливера так, как Сандра Уильямсон понимает дядю Питера; куда бы ни пошел дядя Питер, Сандра Уильямсон будет следовать за ним. И когда я прихожу, она всегда стоит рядом с дядей Питером в маленькой гостиной, чтобы церемонно меня приветствовать.
– Питер, – радостно скажет дядя Оливер, охватывая взмахом руки и Сандру Уильямсон, – вот к нам милое дитя, к нам милое дитя, и я поднялся с ней на холм, а она принесла тебе подарки.
И дядя Питер, который всегда помнит мое имя и позже отведет дядю Оливера в сторону и скажет, как меня называть, подойдет и поцелует меня в лоб, пока Сандра Уильямсон будет тереться о мои лодыжки, а дядя Оливер потянет за рукав и укажет на пакеты, подмигивая и хихикая. И Питер будет стоять с одной стороны, а Оливер – с другой, а Сандра Уильямсон уляжется на подоконнике над диваном, и я разверну подарки.
– Апельсины, – довольно воскликнет дядя Питер.
Возьмет апельсин и торжественно предложит его Сандре Уильямсон, которая прикоснется к нему серой лапкой.
– Смотри, Питер, что приготовлено Сандре Уильямсон, а апельсин можешь оставить себе, посмотри, что наша прелестная гостья принесла Сандре Уильямсон, – скажет дядя Оливер, показывая на косточку.
Питер сам предложит косточку Сандре, и она будет сидеть над ней в полном восторге, пока дядя Питер не переберется
