полу и остатках мебели лежал толстый слой пыли, гобелены сорваны со стен, картины изъяты из рам. Стража обыскала замок и нашла лишь одну запертую дверь, которую тотчас выломали. Это была дверь в покои короля и его усопшей королевы. Когда монархи вошли в покои, они увидели измождённого человека. Аррон неподвижно сидел за столом и смотрел на портрет Джаки, выглядел он ужасно – скелет, обтянутый тонкой кожей. Он не видел никого, кроме лица на портрете. Если бы не тяжело вздымавшаяся грудь, можно было бы решить, что король мёртв.
Один за другим монархи вонзали в него свои мечи, пока последний – седьмой меч ‒ не положил конец всему этому кошмару. Аррон не отводил взор от портрета Джаки до последнего вздоха. Говорят, он так и умер с открытыми глазами, глядя на лицо своей жены. Мечи остались в его теле – все семь, ибо монархи более не захотели иметь дела с этим оружием. Так и остался безумный король сидеть за столом в своих покоях, и семь мечей торчали из его тела, навечно пригвождая его к месту напротив портрета любимой жены.
Джейн смолкла и ненадолго прикрыла веки, рассказ дался ей с трудом.
– Воды, – попросила она, и Джереми поднёс стаканчик к её губам. – Спасибо, – проговорила она и чуть улыбнулась ему.
– И в чём смысл этой сказки?
– Как, по-твоему, в чём? Ты ведь внимательно слушал?
Джереми помолчал, обдумывая сказку, затем снова пожал плечами.
– Наверное, она о том, что любой может свихнуться и начать творить беспредел, – предположил он.
– Именно. Любой. Даже самый хороший человек может превратиться в чудовище, Джереми. Даже с любовью в сердце человек может совершать ужасные поступки, делать неправильный выбор, а страдать от этого будут невинные, всегда ведь страдают невинные люди. И конец всегда один – упадок и смерть. И порой неясно, что хуже – не любить никого, или любить кого-то так сильно, что невозможно представить себе жизнь без этого человека, любить кого-то и просыпаться в слезах по ночам от мыслей, что однажды потеряешь его. Ведь если подумать, все мы прокляты: рождаемся и через некоторое время понимаем, что смертны. Мы стареем, болеем и умираем, но самое страшное ‒ видеть, как стареют, болеют и умирают любимые люди. Это самое страшное проклятие – жить в ожидании болезни и смерти своих любимых. Жить без любви паршиво, но любить кого-то, бояться за кого-то и скучать по кому-то ничуть не легче.
– Да, но зачем вы решили рассказать мне это?
– Потому что я хочу попросить тебя об очень непростой вещи и боюсь, что ты превратишься в кровавого короля, Джереми. Может быть, не сейчас, но когда-нибудь это может произойти.
Он настороженно смотрел на неё. Джейн вздохнула и скривилась от боли, сердце снова болело.
– У тебя есть очень необычные способности. Ты, как и король Аррон, обладаешь преимуществом перед другими людьми. Он был королём, а ты можешь видеть и показывать сны, а также заставлять людей… как бы это сказать… делать что-то против их воли – сегодня я дам тебе возможность это проверить. Как и король Аррон, ты очень любишь одного человека, а больше не любишь никого. Я знаю, что ты любишь меня и хочу быть уверена, что когда я уйду, ты не станешь творить свои злые фокусы. Ты понимаешь, о чем я.
– Что значит, когда вы уйдете?
– Это значит смерть, Джереми. Не делай вид, будто не понимаешь меня, ты всегда прекрасно меня понимал.
– Но вы пока ещё живы, вы не умираете.
– Мне очень плохо и очень больно. Именно поэтому я и хочу попросить тебя прекратить всё это.
Повисло долгое молчание, нарушаемое только ритмичным пиканьем больничного оборудования. Затем он посмотрел Джейн в глаза, и она увидела этот пристальный недетский взгляд, но, как и ранее в доме Уитлов, это больше не производило на неё впечатления.
– Вы просите, чтобы я убил вас? – спросил он холодно и озлобленно.
Она снова вздохнула и скривилась от боли.
– Я и так умираю. Прошу прекратить мои мучения, только и всего. Так уж вышло, что кроме тебя у меня никого нет. Я тоже не в восторге от такого положения вещей, но ты – единственный человек, которого я могу просить об этом. Если бы тогда давно я не…
Она осеклась и слёзы покатились по краешкам её глаз. Джейн прикрыла глаза свободной от капельницы рукой, но тут же прижала её к груди слева ‒ сердце снова пронзила резкая боль. Джереми казалось, что ещё немного, и он сам ляжет и разрыдается в подушку.
– Если бы вы не ‒ что? – спросил он, стараясь отвлечь её от горя.
– У меня был ребёнок, девочка, но я отказалась от неё. Это было очень давно.
Джейн вытерла слёзы и посмотрела в лицо Джереми. Она вновь собирала остатки сил для чего-то. Очередная сказка?
– Если я расскажу, ты обещаешь, что сделаешь, о чём я прошу? Очень долго я скрывала это, не говорила никому, даже перестала однажды видеть сны. Просьбы будет две.
Она смотрела на него с мольбой, бледная, худая, большие глаза выделялись на осунувшемся лице, в глазах этих стояли слёзы, море невыплаканных слёз за многие-многие годы. Она определённо умирала. Уитлы добили её. Неделя или две – её не станет. И Джереми уже не будет рядом, он будет в Лондоне. Две недели одиночества и боли…
– Хорошо, – сказал он.
Ведь ему не нужно ничего делать прямо сейчас. Джейн будет рассказывать ему историю, и ‒ вдруг повезёт, потом не наступит, будет только сейчас, и Джейн не умрёт. Он обманывал себя, он тешил себя надеждой. Но история Джейн оказалась на удивление короткой и прозаичной.
– Мы с сестрой росли в бедной семье. Мы не нуждались, но денег всегда не хватало. Мать работала кухаркой в богатом поместье, отец часовщиком в мастерской. Моя сестра Молли выросла очень красивой и рано вышла замуж, почти и не работая перед замужеством. А меня мать устроила горничной в поместье, где сама работала кухаркой. До этого я и не подозревала, что мать работает посреди такого великолепия. Поместье было огромно, владело им семейство Элмерсов – богатых рафинированных аристократов. Но меня приняли тепло, мистер и миссис Элмерс были очень добры, и всё шло хорошо, пока однажды летним днём в поместье не явился их сын Годфри. У Элмерсов было трое детей: старший сын Джон, дочь Лилиан и младший Годфри. Лилиан и Джона я видела раньше, у них уже были свои
