семьи, время от времени они приезжали погостить, но Годфри я прежде не видела. Мне тогда было восемнадцать, а ему двадцать один, и красивее его я мужчин не встречала. Многие утверждают, что любви с первого взгляда не бывает, наверное, они правы, но что-то тогда со мной явно произошло. Цветы за окном, трава, мои дешёвые рабочие платья, деревья, камни, вода – всё стало пахнуть иначе для меня, я стала сочинять стихи, чего прежде никогда не делала, по ночам я стала плохо спать, ворочаясь с боку на бок, и каждый раз при мимолетных упоминаниях его имени дыхание моё становилось неровным, а щёки пылали. Я стала рассеянной, роняла вещи, забывала сделать то, о чём меня просили, а если что-то делала, то иногда и не замечала, как начинала петь, про себя, или вслух. Влюблённость – довольно мучительное состояние, я, безусловно, мучилась, но, как говорится, не я первая, не я последняя, все люди через это проходят, ничего нового об этом состоянии я не могу сказать. Я старалась как можно чаще попадаться Годфри на глаза, а когда попадалась, и он удостаивал меня улыбкой, фразой или просьбой, я бежала со всех ног в свою коморку и прятала горячее лицо в подушку, чувствуя себя полной дурой. Я знала, что он прибыл из Оксфорда лишь на месяц, а потом за ним приедут его друзья-однокашники, и он умчится с ними отдыхать, пить и веселиться до самого начала семестра. Было очевидно, что сидеть на одном месте для Годфри – пытка. Он был полон энергии, задора, когда он был рядом, всё вокруг сияло едва различимым светом. Когда он возвращался домой после очередной вечеринки, размеренная тишина дома сменялась шумным весельем. Он любил пошутить и посмеяться, при этом знал Байрона и Шелли наизусть, мог поддержать разговоры с мистером Элмерсом о политике и экономике, мог раскрыть суть философской системы Канта и диалектического метода Гегеля, в общем, как мне тогда казалось, Годфри был умён. Он скучал в поместье родителей, а я была сильно влюблена, таким образом, каждый из нас получил то, чего отчаянно желал. Мы начали тайком встречаться ‒ как ни странно, Годфри ответил мне взаимностью. Для него всё начиналось как забава, уход от скуки и обыденности длинных летних дней. Вдобавок ко всему, встречаться с горничной под носом у родителей – что может лучше развеять скуку? Однако он не уехал со своими однокашниками, а остался в поместье до конца лета, остался со мной. У нас было ещё два месяца, которые казались мне тогда целой жизнью.
Ненадолго Джейн замолчала, глядя на что-то за спиной Джереми, лицо её снова потемнело, он знал, что вспоминать прошлое для неё ‒ что прыгнуть в мутную воду с обрыва. Но она продолжила говорить.
– Наша связь перестала быть тайной, когда я забеременела. Сначала я сказала матери, и она чуть не убила меня. Кричала, что я опозорила её и лишила работы, что обрекла всю семью на нищету, что мне никогда больше не вырваться из позора и грязи, боже, чего она только не наговорила мне. Сказала, что денег на аборт у неё нет, но она знает одну женщину, которая ей должна, и она сможет меня прооперировать. Но я отказалась. Рассказала всё Годфри, и, к моему счастью, он обещал, что женится на мне, признается родителям и женится. Сказать его родителям мы решили вместе, через несколько дней, когда мистер Элмерс вернётся с охоты, а миссис Элмерс избавится от своей мигрени. Годфри повёз меня в город и купил мне кольцо. Я была очень счастлива тогда и отказывалась думать о плохом. А подумать надо было. Когда Элмерсы всё узнали, отец Годфри пришёл в ярость, но миссис Элмерс лишь презрительно и холодно смотрела на меня. Она успокоила мужа, а мне велела готовиться к закрытой тихой свадьбе только для членов семьи. Она уволила мою мать, сказав, что будущая свекровь Годфри не может работать кухаркой в их доме, ведь это просто нелепо. Свадьбу назначили на январь, и когда я сказала, что хотела бы выйти замуж до того, как мой живот станет виден всем и каждому, мне дали понять, что именно этого миссис Элмерс и добивается. «Да, милая моя, твой живот будет виден всем, и на тебе не будет красивого белого платья, ведь белый – это цвет чистоты и невинности, а ты у нас совсем не невинна». Годфри был ослеплён добротой матери, и его совершенно не смутила её странная прихоть. Так она привязала Годфри к себе ещё больше. Согласившись на свадьбу, она стала ему не просто матерью, но и другом. Оливия Элмерс была очень умна, не только начитанна, как Годфри, но по-настоящему умна, скоро ты поймешь разницу. Пока я носила ребёнка, все в поместье, кроме Годфри относились ко мне с холодным презрением. Пока он был рядом со мной, меня это не волновало, но в сентябре он вернулся в Оксфорд, и я осталась одна, с тошнотой по утрам, в ожидании позорной свадьбы, но всё-таки счастливая в своих безумных мечтах о светлом будущем в роли миссис Элмерс. К началу января живот у меня был весьма внушительный, шёл седьмой месяц беременности, и на меня категорически ничего не налезало. Каждую неделю я становлюсь всё больше и больше, одежду снова и снова приходилось перешивать. Врачи говорили, что ребёнок будет здоровым и крепким, почти наверняка родится мальчик. Годфри приезжал в поместье так часто, как только мог. Учёба давалась ему легко, и он мог позволить себе периодические пропуски занятий. В отличие от меня он был все тем же энергичным жизнерадостным Годфри. Мне казалось, что мы с ним живём на разных планетах: я на планете каждодневных унижений, жутких растяжек, страхов, боли и дискомфорта, он ‒ на планете весёлого и беззаботного студенчества с пьянками, шутками и задорными друзьями, способными выругаться на латыни. Мне стало казаться, что меня просто закрыли в этом огромном доме с ненавидящими меня людьми, как грязную позорную тайну, и пока Годфри живёт где-то там полной жизнью, я всего лишь вынашиваю ребёнка, который, вроде как, никому не нужен. Я старалась гнать от себя эти мысли, но с каждым днём получалось всё хуже. В конце концов, я сказала миссис Элмерс, что хочу навестить родителей, ведь я не общалась с ними с тех пор, как уволили маму. Она согласилась лишь с тем условием, что я поеду завтра, когда из города привезут отремонтированную машину мистера
