Между тем правительство, оказавшееся в Туре под угрозой, переехало в Бордо, так как были разбиты две Луарские армии, а Северная армия обратилась в бегство. 18 января 1871 года в зеркальной галерее Версаля король Пруссии провозглашен императором Германии. 28-го числа того же месяца ослабленный, находящийся под постоянной бомбардировкой, голодающий Париж принимает условия победителей. В ожидании окончательного мира заключается перемирие. Флобер негодует на всю страну, которая позволила победить себя. «Капитуляция Парижа, которую следовало, впрочем, ожидать, повергла нас в неописуемое состояние! – пишет он. – Можно повеситься от злобы! Досадно, что Париж не сгорел дотла так, чтобы места от него не осталось. Франция пала так низко, так обесчещена, так унижена, что, по мне, лучше бы она сгинула. Но, думаю, гражданская война погубит у нас много народа. Хотелось бы мне попасть в их число. Готовясь к этому, собираются избирать депутатов. Какая горькая ирония! Я, разумеется, воздержусь от голосования. Я снял свой орден Почетного легиона, ибо слово „почет“ больше не существует во французском языке, а я перестал считать себя французом и собираюсь спросить у Тургенева (как только смогу ему написать), что нужно сделать, чтобы стать русским».[485]
8 февраля проходят выборы в Национальную Ассамблею. Большинство голосов получает список сторонников мира. 12 февраля Тьер, избранный председателем исполнительной власти Французской республики, начинает вести переговоры с Бисмарком. 1 марта Национальная Ассамблея, собравшаяся в Бордо, объявляет падение Наполеона III и его династии и принимает драконовские условия, поставленные врагом для подписания мира: Германии отданы Эльзас и часть Лотарингии, будет возмещен ущерб в 5 миллиардов франков, пруссаки победным маршем войдут в столицу. Между тем солдаты ушли из Круассе. Однако Флобер не решается вернуться домой. С тех пор как там был враг, дом стал для него постылым, хочется выбросить все вещи, побывавшие в руках «этих господ». Он жалеет о том, что не может уничтожить этот дом: «А, какая ненависть! Какая ненависть! Она душит меня! Я, мягкий от природы человек, чувствую, что киплю от злобы».[486] 12 марта принц Фредерик-Чарлз парадом проводит по Руану свои войска. Жители вывешивают над домами черные флаги. На окнах магазинов – большие надписи: «Закрыто. Национальный траур». Эта дерзость озлобляет пруссаков, которые ужесточают меры по отношению к гражданскому населению.
Вернувшись в Круассе, Флобер немного успокаивается, убеждается, что его привычная обстановка не тронута, но тотчас решает уехать в Брюссель через Париж. Его сопровождает Александр Дюма-сын. Нужно быть осторожными, поскольку «немцы ужасны». Офицеры «в белых перчатках разбивают зеркала», «набрасываются на шампанское», «воруют у вас часы, а затем присылают вам свою визитную карточку».[487] Эти «цивилизованные дикари» вызывают у Флобера больше отвращения, нежели каннибалы.
Еще более тяжело, чем в Руане, он переживает присутствие немцев в Париже. «Это конец. Мы сгораем от стыда, но не притерпелись к нему, – пишет он принцессе Матильде. – Все утро я смотрел на остроконечные каски пруссаков, сияющие на солнце на Елисейских Полях, и слышал их отвратительную музыку, звучавшую под сводами Триумфальной арки! Солдат, который покоится в Соборе Инвалидов, должно быть, перевернулся от негодования в своей могиле».[488] Добравшись до Брюсселя, он устраивается в отеле «Бельвю» и с облегчением вздыхает, встретившись с принцессой Матильдой, которая укрылась в Бельгии. Однако 18 марта Париж потрясен внезапным мятежом. Возмущенная и разгневанная толпа жителей – в их числе женщины и дети – пытается помешать регулярному войску захватить пушки Национальной гвардии. Восстание набирает силу. Тьер приказывает министрам, чиновникам и армии переехать из Парижа в Версаль. Центральный комитет Национальной гвардии занимает места в правительстве и провозглашает в Париже революционную власть. «Я очень сожалею, что уехал, – пишет Флобер Каролине. – Вернуться сегодня в Париж невозможно, на французской границе к вам придирается республиканская власть. Значит, я отплываю завтра в Остенде, а оттуда в Лондон и затем рассчитываю перебраться домой через Нью-Гавен».[489]
Сделав крюк через Англию, что позволило ему увидеться с Жюльеттой Эрбер, Флобер приезжает в Невиль близ Дьеппа, где встречается с матерью и племянницей. События в Париже, охваченном яростью черни, возмущают его: «Эти несчастные переместили ненависть! О пруссаках уже не думают. Еще немного – и их начнут любить! Не миновать нам позора».[490] И еще: «Парижская Коммуна возвращает нас в полном смысле слова к Средневековью. Это очевидно… Многие консерваторы, которые из любви к порядку хотели бы сохранить Республику, жалеют о Бадинге и в душе призывают пруссаков… Мне кажется, мы никогда не были столь низменны».[491] В том же письме он сообщает Жорж Санд, что собирается оставить мать и племянницу в Невиле, где они будут в безопасности, и вернуться в Круассе: «Это жестоко, но необходимо. Попробую снова приняться за моего бедного „Святого Антония“ и забыть Францию».
Первая его забота по возвращении в свой дом в Круассе, который освободился наконец от оккупантов, – приведение в порядок усадьбы. Он с облегчением вздыхает, видя, что рабочий кабинет в целости и сохранности, что пруссаки унесли лишь незначительные, не имеющие ценности предметы: несессер, коробку, набор трубок… Мало-помалу его окутывает тепло домашнего очага. Он с наслаждением погружается в привычное чтение, пишет и мечтает среди мебели, безделушек, которые были рядом с ним всю жизнь. «Вопреки ожиданию, мне очень хорошо в Круассе, я не думаю больше о пруссаках, точно их и не было, – пишет он Каролине. – Я с радостью вошел в свой старый кабинет и занялся своими маленькими делами. Перебрали мои матрацы, я сплю как сурок. В субботу вечером принялся за работу… Сад скоро станет так хорош! Распускаются почки, всюду первоцветы. Какой покой! Я опьянен!»[492] В памяти всплывают давние воспоминания: Буйе приезжает по воскресеньям с тетрадкой под мышкой; по газонам перед домом в белом фартучке бегает Каролина… Он умиляется, думая о прошлом. И вдруг вспыхивает от гнева. Безумства Коммуны вызывают резкий протест. Однако он рад тому, что правительство не спешит принимать меры против восставших, дерзость которых не имеет границ. «Что за ретрограды! – пишет он Жорж Санд. – Что за дикари! Как они походят на приверженцев Лиги и майотенов![493]
