Он снова нехотя принимается за «Святого Антония», однако работа скоро становится невозможной. Немцы продвинулись до Парижа, не встречая сопротивления. Флобер испытывает, по его собственным словам, «серьезное, глупое, инстинктивное» желание драться. «Кровь моих предков – натчезов или гуронов – кипит в моих венах образованного человека…[475] Мысль о мире приводит меня в отчаяние, я предпочел бы видеть Париж объятым пламенем (как Москву), нежели видеть, как в него входят пруссаки».[476] Столица, в которой сосредоточились значительные силы, готовится к длительной осаде. Французское правительство объявляет «войну до победного конца». Флобер воспрянул духом. «После воскресенья, когда мы узнали об условиях перемирия, которые поставила нам Пруссия, во всех умах произошел полный переворот, – пишет он Каролине. – Надо согласно старой поговорке „победить или умереть“. Самые трусливые стали смельчаками… Сегодня выступаю в ночной дозор. Только что сделал „моим людям“ отеческое внушение и объявил им, что вспорю шпагой брюхо первому, кто посмеет отступить, приказав пальнуть в меня из ружья, если увидят, что я побегу. Странная штука – мозг, а мой в особенности!»[477]
С продолжением войны округа нищает. По деревне бродят голодные бедняки, стоят у сада в Круассе, гремят решеткой и угрожающе орут. Флобер покупает себе револьвер. Он уверен, что руанской Национальной гвардии рано или поздно придется сражаться. Военное положение с каждым днем становится все более тяжелым. Капитуляция Меца открыла дорогу прусской армии, которая начала осаду города. «У меня нет для тебя хороших известий, – пишет Флобер племяннице. – Пруссаки с одной стороны подошли к Вернону, а с другой – к Гурнею. Руан не устоит… Париж продержится еще некоторое время, но говорят, что скоро кончится мясо; тогда придется сдаваться. Выборы в Учредительное собрание состоятся 16-го… Через месяц все окончится, то есть окончится первый акт драмы; вторым будет гражданская война… Что бы ни произошло, мир, к которому я принадлежал, умер. Латинской расы не существует! Настал черед саксонцев, которых растерзают славяне».[478]
Семейство Бонанфанов и госпожа Флобер переезжают в Руан, в пустующую квартиру Комманвилей на набережной Гавр, полагая, что там они будут в большей безопасности, нежели в Круассе. Флобер приветствует смелость Гамбетты, который прилетел из Парижа на воздушном шаре «под пулями», чтобы соединиться с правительством в Туре. Однако боится, как бы Луарская армия не оказалась недостаточно сильной для того, чтобы отбросить завоевателя. «История Франции никогда и ничего не знала более трагического и более великого, чем осада Парижа, – пишет он Каролине. – От одного этого слова голова идет кругом, а сколько мыслей оно родит у будущих поколений!»[479] Бедняки, которых становится все больше и больше, просят у ограды дома хлеб. Каждому дают по куску, но Флобер просит среди дня закрыть ставни, чтобы не видеть их. Он возмущен тем, что в милиции Круассе нет дисциплины. Этих молодцов, которые не хотят поступать в солдаты, невозможно призвать к порядку. 23 октября он подает в отставку. Жестокость пруссаков поражает его. «Как нас ненавидят! И как нам завидуют эти каннибалы! Знаете, какое им доставляет удовольствие крушить произведения искусства, предметы роскоши, когда они попадаются им в руки? Их мечта – уничтожить Париж, ибо Париж прекрасен».[480] Больше, нежели война, его волнуют последствия этой кровавой бойни: «Мы вступаем в мрачное время. Отныне будем думать только о военном искусстве. Мы станем очень бедными, очень практичными и очень ограниченными. Всякого рода изящество будет тогда невозможно».[481]
После капитуляции Меца армия врага двигается на Компьен, потом на Нормандию, чтобы захватить территорию в Нижней Сены. Маневр понятен. Руан будет захвачен врагом. «Полтора месяца как мы со дня на день ждем прихода господ пруссаков, – пишет Флобер Жорж Санд. – Напрягаем слух, надеясь услышать издалека пушечные удары. Они держат Нижнюю Сену – пятнадцать лье в округе… Какой ужас!.. Краснею оттого, что я человек… В голову приходят избитые фразы: „Франция воспрянет! Не надо отчаиваться. Это спасительная кара! Мы, в самом деле, были слишком безнравственными! И пр.“ О! Вечная ложь! От подобного удара не оправляются! Мой бедный мозг не в состоянии с этим справиться… Литература кажется мне тщетной и бесполезной вещью. Смогу ли когда-либо заниматься ею?.. О! Если бы я мог бежать в страну, где нет мундиров, где не раздается бой барабана, где не говорят о резне, где не надо быть гражданином! Но на земле больше нет места для бедняг-мандаринов».[482]
5 декабря отказавшийся защищаться Руан оккупирован немцами. Флобер тотчас уезжает из Круассе к матери в город. До этого он попросил служанку Жюли зарыть в саду самые ценные свои бумаги, среди них рукопись «Искушения святого Антония». В доме на постое семеро солдат, трое офицеров и шесть лошадей. «До сих пор мы не могли жаловаться на этих господ. Но какое унижение! Какое разорение! Какое несчастье! – пишет Флобер Каролине. – Время, свободное от беготни по поручениям господ пруссаков (вчера я три часа ходил для них за сеном и соломой), мы тратим на то, чтобы узнавать друг о друге, или каждый в своем углу плачем».[483] В Руане он спит в бывшей комнате племянницы и с кровати слышит, как храпят два немецких солдата в соседней туалетной комнате. Мать его все больше слабеет, она может ходить по комнате, только опираясь на мебель. Она нуждается во внучке, которая все еще в Лондоне. Эрнест Комманвиль так же настаивает на том, чтобы жена вернулась. Ашиль входит в состав муниципального совета, что прибавляет ему работы и забот. Только что войска принца Мекленбургского подоспели на помощь войскам Мантефеля. Для Флобера это «равнозначно второму вторжению». Он едет в Круассе, констатирует, что больших повреждений нет, однако переживает, увидев на своей кровати остроконечные каски. «В каком состоянии я найду свой кабинет, книги, заметки, рукописи? – спрашивает он Каролину. – Я смог спрятать только бумаги моего „Святого Антония“. Хотя у Эмиля есть ключ от моего кабинета, но они просят его и часто заходят туда за книгами… Мы приближаемся к началу конца… Бедный Париж не сможет перенести длительную бомбардировку».[484]
