— Как я уже сказал, — ответил Дьюкейн, — у меня были свои резоны не обескураживать Мак-Грата. — У него возникла идея, невольно подсказанная самим Бираном.
— Очень убедительные резоны, сказал бы я. Две очаровательные девушки. Да, вы — темная лошадка.
— Вижу, что подкупающая откровенность Мак-Грата не имеет границ, — сказал Дьюкейн. Он подумал: этот парень знает обо мне больше, чем я о нем. А я-то считал его своей жертвой, узником!
— Да, он рассказал мне о двух письмах. Он гордился собой. Должен сказать, он, в самом деле, очень изобретателен.
— Кажется, он стал вашим другом, — сказал Дьюкейн. — Будет интересно послушать, когда он расскажет все, что знает.
— Он этого никогда не сделает, — сказал Биран одобрительно. — И никогда вам его не подловить. И никому другому.
— А я смогу убедить его, — сказал Дьюкейн.
Биран выпрямился.
— Каким образом?
— Вот, скажем, этот шантаж, — ответил Дьюкейн. — Почему вы думаете, что я поощрял его? Эти два письма абсолютно невинные. Обе молодые женщины употребляют самые горячие выражения, как это свойственно молодым женщинам, но ни одна из них не является моей любовницей и, собственно, у меня нет никаких возражений против того, чтобы они узнали о существовании друг друга. На самом деле, они уже и знают с тех пор, как я им рассказал. Это первое, что я сделал, после того, как Мак-Грат сообщил мне о своих намерениях… Мак-Грат мне не опасен — ему нечего открыть им. Правда, Биран, вы меня удивляете. Насколько вы знаете мой характер, неужели вы думаете, я действительно потерпел бы шантаж? Ничего особенно страшного я не совершал и, конечно, не стану платить такому субъекту, как Мак-Грат, только ради того, чтобы избежать легкого стыда.
— Вы хотите сказать…
— Да, у Мак-Грата нет надо мной власти. Но у меня есть власть над ним, и я собираюсь ею воспользоваться. Естественно, я не собираюсь изобличать его, но я заинтересован в том, чтобы он заговорил, и он заговорит.
— А у вас есть доказательства? — К нему снова вернулась настороженность, и он опять принялся покусывать зубами суставы пальцев.
— Он имел глупость написать мне письмо. А кроме того, у меня есть магнитофонная запись. Я тоже в таких делах не лишен изобретательности. Странный у меня сегодня вечер для человека, который не привык лгать, подумал Дьюкейн. Он подошел ближе к Бирану и внимательно рассматривал его. Биран явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Итак, вы собираетесь нажать на Мак-Грата?
— Да. Половину истории он мне уже рассказал. Вторую половину я услышу на следующей неделе. Не знаю, обойдусь ли я без помощи полиции или все же прибегну к ней. У меня ощущение, что это будет интересно. И еще: у меня чувство, что вас это тоже касается.
— Он вам ничего не расскажет, — сказал Биран. Сейчас он упорно смотрел на ковер.
— Значит, вы не отрицаете. Ему есть что рассказать?
— О, он много что мог бы порассказать. Но не о Рэдичи. Конечно, вы можете угрожать ему и понудить его изобличить сообщников. Но это вам не поможет. Об этом он больше ничего не знает.
— Почему вы так уверены?
— Потому что он кое-что рассказал мне. Верней, намекнул. Это дело Рэдичи слишком раздуто. Не понимаю, почему оно вас так волнует. В нем нет ничего интересного. Рэдичи был наполовину безумным, питающим интерес к оккультным наукам и имеющим довольно странные сексуальные вкусы. Как раз такие люди часто кончают с собой. Почему бы ему не сделать этого? Неужели нужно поднимать такую шумиху по поводу его самоубийства?
Дьюкейн сел. Он передвинул стол с виски и сдвинул кресло вперед. Он мягко сказал:
— Слушайте, Ричард, я знаю, что лгали мне сегодня, и я знаю, что вы замешаны в этом деле больше, чем вы стараетесь показать, глубоко замешаны. По самую шею. Вы знаете, почему Рэдичи совершил самоубийство, и вы мне скажете это прежде, чем покинете этот дом. Вы что-то взяли тогда у мертвого Рэдичи, и я знаю — что именно вы тогда взяли. Я не очень много накопал о вас информации, но то, что я нашел, может принести вам серьезные неприятности, если я захочу.
Биран сейчас сидел прямо, руки его, вцепившиеся в ручки кресла, были освещены золотым светом, длинный цилиндр его головы повернут в тень. Он сказал:
— Извините, Дьюкейн, мне больше нечего вам сказать, кроме как пожелать вам спокойной ночи, — но не двинулся с места.
Дьюкейн осознал, что назвал Бирана по имени. Вместе с этим пришло, наконец, ощущение, что он загнал его в угол. Он подумал — я поймал его. Он сказал, резко наклонившись вперед:
— Не будьте идиотом. Почему вы сказали, что я действую вам на нервы? Вы пришли сюда не для того, чтобы выяснить, что мне известно, вы пришли рассказать мне что-то. Я не блефую, Биран. Это проклятое расследование подошло к финалу, и в финале вы — главное действующее лицо, хотите вы этого или нет. Важно, чтобы вы это поняли. До сих пор это дело велось без участия полиции. Оно было совершенно секретным, и я имею право держать в тайне и скрывать от всех то, что мне известно, и то, что считаю нужным. Хорошо, вы знаете вкратце, что мне известно. Если вы расскажете мне все, возможно, я смогу утаить это в той части, которая касается вас. Разумеется, я не обещаю этого, но я подумаю на эту тему. Если же вы не захотите говорить, то я передам все это дело в руки полиции и расскажу им о своих подозрениях. Если вы предпочитаете, чтобы они, а не я допрашивали вас, это — ваше дело. И не полагайтесь на верность такого человека, как Мак-Грат.
Биран глубоко вдохнул воздух. Он наклонил голову, и Дьюкейн мог видеть только длинную щель голубого глаза. Его жесткие волосы отсвечивали золотом в свете лампы. Биран сказал еле слышно:
— Дайте мне подумать, дайте мне подумать. — Все еще не поднимая глаз, он спросил:
— Если то, что я вам скажу, не имеет прямого отношения к вопросу, был ли Рэдичи шпионом, то вы сохраните это в тайне?
— Да.
— Если я расскажу вам, почему умер Рэдичи, сможете вы в отчете так сформулировать это объяснение, чтобы не называть лишних имен?
— Не знаю. Ваш вопрос слишком расплывчат. Не могу обещать вам молчание. Например, если вы мне скажете, что сами убили Рэдичи.
— Я не убивал Рэдичи. Во всяком случае, не в том смысле, который мог бы сделать меня подсудным. Подождите только минуту, хорошо? Подождите минутку.
Биран встал. Он повернулся спиной к Дьюкейну и оглянулся на темный угол комнаты. Дьюкейн провел рукой по лбу и заметил, что его волосы стали влажными и липкими от пота. Его глаза, его воля были направлены в сторону Бирана, сфокусированы на его затылке, где путаница жестких волос переходила в мягкие завитки. Дьюкейн молчал, но пространство между ними напиталось его волей. Но теперь он знал, что Биран захотел говорить и заговорит. Возможно, он с самого начала собирался сделать это и только нуждался в том, чтобы его к этому подтолкнули.
