Книга Вначале был звук - Андрей Макаревич

Пытаюсь нарисовать картину из звуков своего детства, роюсь в памяти. Радиоточка, Или трансляция. В общем, радио. Эта пластмассовая коробочка стояла в каждой квартире, в каждой столовой, в любой парикмахерской. Коробочка всегда была желтая или розовая — веселенького цвета. На фасадной ее стороне располагалось окошко для динамика, затянутое веселенькой же тряпочкой и одна ручка — включение, она же громкость. Сзади — картонная крышка с круглыми отверстиями и провод. Провод вставлялся в специальную розетку — как для электричества, но поменьше, чтобы не перепутать. Все.

Сколько я помню, коробочка всегда и у всех находилась во включенном состоянии. Могло быть тише или громче. Коробочка вещала. Текстовая составляющая проходила мимо меня, не оставляя следов (в три-то года!). Разве что застревало в голове какое-нибудь непонятное слово («Телефон: Миусы Д-1...» Какие такие миусы? До сих пор мучаюсь.).

В десять утра сажали слушать детскую передачу. Заставочка: на пианино, наверху, незатейливо — «Мы едем-едем-едем в далекие края...» И сразу, фальшиво-добрым старческим голоском: «Здравствуй, мой маленький дружок! Сегодня я расскажу тебе сказку...» Не нравилось: дядька кривлялся. Все равно слушал. Выбора не было. Иногда в передаче появлялось двое детей — кажется, Мишенька и Машенька. Я понимал, что это ненастоящие дети, а две взрослые тетки — одна, с голосом потолще и, наверно, сама поздоровее — за Мишу, а вторая, совсем писклявая — за Машу. От них было еще противней. Иногда приходил Захар Загадкин, пел песенку, загадывал детям загадки.

В 11.00 — «Доброе утро, товарищи! Начинаем производственную гимнастику! Первое упражнение — потягивание. Встаньте прямо, ноги на ширине плеч — и (под пианинку) раз, и два ...» Бедные мы, бедные.

В воскресенье, правда, было повеселее (может быть, потому что родители были дома — уже праздник!). Воскресная передача «С добрым утром!» Песня: «Друзья! Тревоги и заботы сегодня сбросьте с плеч долой — чем тяжелей была работа, тем краше день твой выходной! Воскресенье, день веселья, песни слышатся кругом — с добрым утром, с добрым утром и с хорошим днем!». Пелась задушевным, почти человеческим голосом.

Ну да, выходной был один — в воскресенье. А живые, человеческие голоса звучали из трансляции очень редко. Дикторы говорили не как живые люди — медленно, торжественно, и с какой-то совершенно особенной интонацией, которую ни описать, ни воспроизвести не берусь (кончилось это, кстати, совсем недавно — с появлением FM. Нет, раньше: Виктор Татарский с опальной передачей «Запишите на ваши магнитофоны». Он уже говорил по-другому. Но до этого еще двадцать лет.) В трансляции иногда пели: мужчины — патриотические и военно-патриотические песни, женщины — русские народные. Мужчины пели грозно и утробно, женщины — как бы веселясь, специальными русско-народными голосами, с завитушками в конце фраз. Пытаюсь понять: почему мне, маленькому, не нравилось. Так вот: клянусь, я чувствовал, что они притворяются, поют не так, как хотят, а как надо.

Дети ведь очень здорово чувствуют фальшь. Лучше взрослых.

Неудивительно, что когда вдруг появлялась песня с человеческой мелодией и спетая человеческим голосом — она сразу становилась народной — на таком-то фоне. «Ландыши», «Я люблю тебя, жизнь», «Подмосковные вечера»... У всех этих песен была непростая судьба — советско-партийное руководство сопротивлялось, искало пошлость, не пускало в эфир — кожей чуяли человеческое, собаки. Слово «сексуальность» применительно к артистке было просто немыслимо — даже «женственность» не очень приветствовалось — не время, товарищи! Поэтому певицы в лучшем случае изображали таких дурочек с бессмысленной улыбкой и легким покачиванием головой — остальные детали тела должны были оставаться неподвижными. Мужским певцам полагалась поза а-ля Кобзон — ноги на ширине плеч, руки по швам. Когда (двадцать лет спустя!) появился молодой Валерий Леонтьев, который просто не мог стоять на месте, его на экране до пояса закрывали какой-нибудь декорацией — картонным кубом, например, чтобы не было видно, как он вертит попой. С добрым утром, товарищ Лапин! Об этом можно написать отдельную книжку.