Его собственное весло только что опустилось на чью-то шею. Я вернулся к своему занятию и больше не оглядывался.
'Удалившись на милю к югу, мы с Мармадьюком бросили взгляд назад. Погони за нами не было. Справа тянулся незнакомый берег. Мы выбились из сил, но остановиться все равно боялись. Еще через час мы вытащили каноэ на отмель и легли на песок. Дождя, холода для нас не существовало — лишь неимоверная усталость и страх перед дикарями. Разобравшись с мистером Солтером, они могли заняться нами. Мои колени превратились в сплошную рану и кровоточили. И все же я был жив.
Мы перетащили каноэ в более спокойную воду между отмелями и большой землей и отправились дальше на юг, мимо унылых болот. Наконец нас начали терзать жажда и голод, однако пристать к берегу мы не решались. Ветер стих, дождь по-прежнему лил стеной. Спускалась тьма. Мы присмотрели маленькую бухточку и вошли в нее. Я ничего не чувствовал от усталости и даже немного поплакал.
К следующему утру в каноэ набралось на дюйм дождевой воды. К нашему смятению, на песке обнаружились следы дикарей. Сначала мы напились водой из каноэ, а потом отважились на вылазку в глубь острова, где набрели на пресное озерцо и еще раз попили.
Там было полно рыбы, но поймать нам не удалось ни одной. Мы нашли несколько вылежавшихся в воде кусков дерева и соорудили из них сиденья для каноэ, чтобы поберечь израненные колени. Еще несколько плоских деревяшек прихватили про запас, чтобы вычерпывать ими воду.
Мы продолжили путь на юг, растравляя изголодавшиеся желудки немногими кусками влажного хлеба, которые швырнул в мое каноэ Саймон — еще тогда, на Роаноке. К концу дня буря прекратилась, еда закончилась, а голод и холод вернулись. Нашу кожу покрывала высохшая морская соль. Она осела белыми корками вокруг глаз, ушей и на руках, отчего гребля доставляла немалую боль. Как и в прошлую ночь, мы спали на отмелях, дрожа от холода. Но страх погони остался в прошлом.
Мармадьюк и я проснулись только утром. Реликвия и мой дневник были при нас: каждый хранил свое сокровище у себя на груди. Мы осмелились на еще одну вылазку в глубину острова и вновь набрели на пресное озеро. На этот раз нам удалось раздобыть рыбы — с помощью выстроенной из камней плотины.
Рыбу мы съели сырой: с головой, костями и всем остальным. Как же это было вкусно!
Не буду подробно описывать наш путь на юг. Он длился сорок дней, в течение которых я делал кинжалом зарубки на борту каноэ. У меня было время подумать о мистере Солтере. Почему этот человек, всегда казавшийся мне злым и невежественным, не любившим ни меня, ни кого бы то ни было еще, — почему он пожертвовал своей жизнью ради спасения моей? В последующие годы этот вопрос не единожды ко мне возвращался, но я так и не смог найти удовлетворительный ответ. Могу сказать одно: если Небеса существуют, то я уверен, что мистер Солтер — там. Да, Небо и ад таят в себе немало удивительного…
По мере нашего продвижения на юг погода становилась все теплее, а море спокойней. Стояла жара, ослепительно светило солнце. Сначала кожа с нас облезла, а потом мы загорели до черноты. По спокойной воде мы продвигались очень даже бодро, а пропитание добывали, то и дело совершая набеги в глубь побережья.
Время от времени мы видели туземцев. Тогда мы без промедления прыгали в каноэ и отходили подальше от берега. Мы жили с широко открытыми глазами и были всегда начеку.
На сорок первый день путешествия нас схватили испанцы. Я проснулся оттого, что по моим ребрам ударил чей-то башмак. Вокруг столпилось с полдюжины солдат. У берега ждал баркас, а подальше — огромный корабль, наверное галеон. Грубый офицер задавал мне вопросы на испанском. Я не понимал ни слова. Раздраженный моей несообразительностью, он каждый вопрос сопровождал затрещиной. Я счел благоразумным держать кинжал при себе.
Мармадьюк поразил меня: он бегло заговорил по-испански. Отвел офицера в сторону и минут десять или около того о чем-то тихо с ним беседовал. Высокомерие офицера сменилось удивлением. Он взял в руки триптих, отобрал его у солдат и осторожно откинул шелк — так, чтобы никому не было видно. Когда офицер подошел ко мне во второй раз, его отношение полностью изменилось. Мы были усажены в раскачивающийся на волнах баркас и доставлены на корабль.
Мармадьюк держал триптих на коленях, а мой дневник был по-прежнему у меня на груди. Я мог только догадываться, много ли там уцелело за эти шесть недель дождей.
На палубе было полно солдат, точь-в-точь как на „Тигре“. Мы спустились в люк, и затем нас проводили в небольшую каюту и представили капитану. Мармадьюк опять как ни в чем не бывало говорил по-испански, и опять враждебность испанца сменилась сначала изумлением, а затем и почитанием.
В тот вечер мы сели за стол вместе с капитаном и его офицерами. Было выпито немало вина, все шумели и веселились, а центром не умолкавшей ни на секунду беседы, в которой я не понимал ни слова, стал Мармадьюк. Я же радовался шелковым рубашке и штанам, мягкому сиденью, свинине, рису, столовому серебру и серебряным кубкам, пиву, которым я насладился сполна… И еще: наконец-то мне кто-то прислуживал, а не наоборот.
Ту ночь я провел на великолепной койке. Опять качался на волнах корабль, отовсюду доносились скрипы и стоны, а Мармадьюк, хмельной от вина и радостного возбуждения, наговорил больше, чем следовало.
Что плавание к Роаноку было предпринято с тайной целью, я знал уже давно. Теперь же мне стала ясна сама эта цель. Основав колонию протестантов в точности на семьдесят седьмом градусе западной долготы, королева Елизавета рассчитывала ввести новый календарь, изобретенный ее придворным астрономом Джоном Ди, нулевой меридиан которого проходил как раз через эту колонию. Новый календарь превосходил григорианский, введенный Римом, по всем статьям.
В него был встроен тридцатитрехлетний цикл, равняющийся возрасту Спасителя, так что человек мог в точности знать, что он родился, скажем, на четвертом году жизни Господа нашего Иисуса Христа. Пасха, священнейший из всех дней, в точности следовала библейскому времени. Влияние Елизаветы на соседей-протестантов возросло бы неимоверно, а высокие достоинства изобретения Ди заставляли бы все новые и новые народы переходить в протестантство — к унижению папы и позору Испании, которые остались бы с худшим из двух календарей.
Из всего вышеперечисленного следовало, что этим намерениям следовало во что бы то ни стало помешать, и к нам были засланы Мармадьюк, Рауз и Кендалл. Отравлениями занимался Кендалл, в солдат стрелял Рауз, Мармадьюк же взял с собой Подлинный Крест, хранившийся в его семье со времен Крестовых походов. Получился заговор католиков с участием одного протестанта. Но и это еще не все. Святыня, которую поцеловал монарх, подтверждала его божественное право на трон. К этой святыне действительно прикладывались. Только целовала ее не королева Елизавета, а Мария, королева шотландцев. Укрытый на семьдесят седьмом градусе западной долготы, Крест подтвердил бы право Марии на Новый Свет — в преддверии свержения Елизаветы.
Что Мармадьюк католик, я знал и так. Но его участие в заговоре против королевы Елизаветы, после которого на трон должна была взойти ее племянница, Мария Шотландская… Я был потрясен. Еще мне было непонятно, как он мог о таком рассказывать, пусть и пьяный. Вскоре прояснилось и это. Чтобы сохранить мне жизнь, Мармадьюк представил меня как соучастника и помощника. В противном случае меня, протестанта, ждало аутодафе. Моя безопасность покоилась на этой уступке. Кроме того, меня могли допросить, что позже и было проделано доминиканскими монахами.
