Гостю постели в комнате Аркадия.
– Все уж готово, батюшка, Александр Васильевич.
– Спокойной ночи, Семён Иванович. Ты иди, ложись, а мне ещё часок поработать надо. – И Суворов сел за бюро, достал письменный прибор. Осмотрел заточенные концы перьев, капнул из чёрной бутыли в серебряную чернильницу, пододвинул ближе к себе стопку писчей бумаги.
Настасья провела меня в соседнюю горенку, держа перед собой подсвечник. За раздвижной ширмой стояла узкая кровать со взбитой периной. Половицы легонько поскрипывали.
– Дверь не закрывай, иначе замёрзнешь. Печка в доме одна топится, – сказал вслед Суворов. – Если храп мой будет тебе мешать, так стучи в стену. Коль почитать привык перед сном, там, на столе стопка книг, как раз для тебя. Аркадий читал их на ночь, обычно. Но со свечей будь осторожней, хату мне не спали.
– Премного благодарен, Александр Васильевич. Покойной ночи, – сказал я.
– Ага. Приятных снов, юноша.
– Молочка тёплого не хотите, – шёпотом спросила меня Настасья.
– Нет, спасибо, – отказался я. – А свечку оставьте. Может, действительно, почитаю с пол часика.
Баба ушла, оставив сальную оплывшую свечу в нехитром глиняном подсвечнике. Я взглянул на стопку книг и чуть не обомлел. Да это же целое богатство! Хоть на английском, так я и на нем хорошо читаю. Даниель Дефо, «Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо». А под ним Джонатан Свифт «Приключения Гулливера». Французские приключенческие романы.
Томик Сервантеса.
Я тут же взял верхнюю книгу, раскрыл, сел на кровать, провалившись в перину, и принялся жадно читать. Но вскоре почувствовал, что клюю носом, а строчки расплываются перед глазами. Целый день верхом, на морозе. Усталость дала о себе знать. Отложил книгу, задул свечу, быстро скинул одежду и забрался под шерстяное одеяло.
* * *
– Барин, Вставай! – Меня тряс за плечо конюх Ванька.
Сорвал одеяло.
– Да что же ты творишь? – возмутился я.
– Скорее, барин! – требовал он. – Александр Васильевич ждать не будет.
– Кого? Где? – не понял я.
Но конюх самым наглым образом содрал с меня исподнюю рубаху и штаны. Накинул на плечи длинный тулуп.
– Это что за безобразие? – закричал я.
– Ой, не пищите, молоко скиснет, – усмехнулся конюх.
Я сообразить ничего не успел, как он меня голого, босого вытолкал на двор. Мороз обжёг лицо, пробрался под тулуп.
Ноги утонули по щиколотку в снегу.
– Поднял? Вот и отлично! – услышал я голос Суворова.
На дворе ещё темно, только небо уже серело от приближающегося рассвета. Седая голова Суворова торчала из такого же длинного овчинного тулупа, что и у меня на плечах.
– Александр Васильевич, это как понимать? – гневно вопрошал я.
– Смирно, поручик! – громко скомандовал он и отбросил тулуп. Суворов оказался голышом. Его жилистое сухое тело казалось вырезано из камня. Ванька тут же его окатил водой из деревянной бадьи, а Суворов захохотал и принялся растираться снегом.
Да он сумасшедший! И Ванька его сумасшедший. Надо бежать! Но я даже не успел додумать, как Суворов сорвал с меня тулуп, и волна обжигающего холода сковало моё тело. Я не мог пошевелиться. Крик ужаса застрял в горле. А Ванька лил на меня со второй бадьи.
– Тащи эту ледышку в баню, – приказал Суворов.
Конюх схватил меня в охапку и поволок к низенькой рубленой бане, из трубы которой валил дым, а из дверей клубил пар. Меня, как пойманную рыбу конюх бросил на полку и, скинув полушубок, принялся стегать веником. Все тело закололо, загорелось. Пот полил ручьями.
– Проснулся, милейший, – смеялся Суворов, вбегая следом. – Поддай-ка пару, Иван.
Скоро я уже задыхался от жары. Наконец вернулся дар речи:
– Да как же так можно с людьми живыми? – попытался я возмущаться.
– Эх, как будто в деревне не жил? – удивился Суворов. – Это я ещё баньку велел затопить. Так-то я просто оботрусь после ледяной воды, да завтракаю.
Переодевшись в чистое, распаренные, мы быстренько, чтобы не остыть, прошли в дом, где уже на обеденном столе дымился кофе, и дышали жаром пирогами.
– Настасья! – опять недовольно крикнул Суворов. – Сколько раз тебе говорил: к кофе сыр подавай и сливки. А ты пирогов тут нанесла.
– -Так гость же у нас, – выглянула из кухни баба.
Опять за своё! – хлопнул Суворов себя по колену.
Кофе оказался на удивление терпким, а со сливками и с сахарком – просто необычайно вкусным.
– Ушаков, Федр Михайлович мне присылает. Турецкий, – похвастался Суворов. – Это тебе не английский с жареными желудями вперемешку. Пироги ешь. Ишь, Настасья расстаралась. С яблоками и черникой у неё здорово выходят.
Ванька открывал ставни снаружи, и в горницу проникли лучи восходящего красного солнца. Когда на дне чашечек осталась одна гуща, Суворов вскочил:
– Пора! Плащ накидывай, да шляпу бери.
Сам принялся одеваться. Натянул высокие сапоги с длинными шпорами. Я хотел спросить, куда мы отправляемся, но передумал. Конюха подвёл мне горячего гнедого жеребца под седлом.
– А где моя лошадь? – спросил я.
– Твоя лошадка за Журавкой не поспеет.
Суворов легко запрыгнул на высокую белую Журавку. Мы двинулись по заснеженному полю. Суворов дал шпоры, и его Журавка рванула в карьер. Мой жеребец тут же кинулся вслед. Я чуть из седла не вылетел. Мы мчались навстречу солнцу, поднимая снежную пыль. Я удивлялся, как этот старик выдерживает? У меня уже ноги задеревенели, да спину ломит, а ему – хоть бы что, знай, погоняет лошадь, гикает.
Впереди показалась деревня. Среди хат высокая бревенчатая церковь. Колокол звал к заутренней. На белом снегу черными букашками ползли деревенские к храму. Мы сбавили темп. Кони храпели, выпуская из ноздрей облака пара. Я пытался отдышаться. Давненько так не скакал. Ближе к храму, народ расступался, пропуская нас. Мужики снимали шапки и кланялись в пояс.
– Здорово, бородачи! – приветствовал их Суворов. – Сенька! – выкликнул он долговязого рыжего паренька. – Лошадок в сарай поставь, да попонами прикрой. Пить не давай, пока не остынут.
– Доброго здравия, Александр Васильевич, – кланялись мужики и бабы, когда мы подошли к крыльцу храма. Над входом, на почерневших брёвнах висела икона Богоматери с младенцем. Теплилась лампадка. Суворов снял шляпу, перекрестился и вошёл в церковь. Я за ним. Внутри было уютно и тепло. Незатейливый иконостас, даже резьбой неукрашенный. Иконы по стенам сверкали позолотой. Свечи горели, источая аромат горячего воска. Седобородый поп с массивным крестом, свисавшим на округлый животик, мелкими шашками подошел к нам и благословил.
– Все готово? – спросил Суворов.
– Только вас ждём, батюшка, Александр Васильевич.
У аналоя полукругом стояло человек десять: бабы в белоснежных платочках, мужики в чистых косоворотках, мальчишки тщательно причёсанные. Суворов направился к ним, спросил меня на ходу:
– В хоре пел когда-нибудь?
– Не приходилось, – ответил
