я.
– А слух есть?
– Слух есть, но после такой скачки горло саднит.
– Хорошо, тогда стой в сторонке.
Вскоре церковь заполнили деревенские. Поп тонким голоском затянул псалмы, а хор вторил ему. Я был удивлён, распознав среди стройного пения хора громкий, хорошо поставленный голос Суворова. Он вёл партию, да так умело, будто не фельдмаршал вовсе, а прирождённый хорист. Малец, лет двенадцати, толстощёкий конопатый иногда фальшивил, и Суворов грозил ему пальцем. Тот тут же исправлялся и заливался краской.
В церкви становилось ужасно душно. Остро запахло потом и сыромятной кожей. Народу набилось – не продохнуть. Распихивая всех локтями, к аналою пробрался горбун в засаленной рясе, с длинной жиденькой бородкой и что-то шепнул попу. Тот обернулся к Суворову.
– Венчаться едут.
– Венчаться? Так, заканчивай службу, – сказал Суворов. – Свадьба – первое дело! Отпевать надо кого?
– Нет, – оскалил щербатый рот поп. – Нынче никто не помер – Бог миловал. А крестить двоих ребятишек придётся. Крёстным будете?
– А куда же я денусь? Эй, Епифан, – окликнул он горбуна. – Кто на звоннице? Где Захар?
– А пёс его знает, – развёл руками горбун. – Спит где-нибудь в теплом уголке. Вчера браги накушался, так, что за версту смердит, а сегодня спит на ходу. Запрячется, так попробуй его найди.
– Ай, опять самому придётся, – махнул рукой Суворов, нашёл меня глазам в толпе. – Семён, поди со мной на звонницу, концерт устроим.
Народ нехотя расходился. Суворова обступали мужики и бабы, приглашали на праздники или просто на пироги. Он всех терпеливо выслушивал, обещал обязательно заглянуть, да детям гостинцев привезти. Наконец, взобравшись по шаткой деревянной лестнице, мы оказались на звоннице, где гулял ледяной ветер. Набат с тяжёлым языком, подвешенный на толстой балке, а сбоку колокола поменьше штук шесть и два совсем маленьких.
– Вон, свадьба едет, – указал Суворов на дорогу.
Я увидел несколько мчавшихся троек. На дугах ленты разноцветные вьются. Колокольца гремят, да бабы песню орут.
– Вовремя мы. Ты, Семён в набат бей – вот так: раз, два, три – бам! Раз, два, три – бам! А я с остальными справлюсь.
– Мы сами будем звонить?
– А кого ты ещё здесь видишь? – усмехнулся Суворов. – Давай!
Я раскачал язык и ударил о колокол. Тот зазвучал тяжёлым чугунным гулом. Стая голубей взвила в небо. А фельдмаршал принялся дёргать верёвки, разливая по округе весёлый перезвон. Да так лихо у него это получалось.
Звонарь прибежал и грохнулся на колени.
– Прости, батюшка, забылся я…. Вот разомлел у печи, да уснул.
– Бог простит, – жёстко ответил Суворов. – Ох, смотри у меня, пьяница. Смерть, как не люблю бражников.
– Так именины вчерась у кума были. Я совсем чуть-чуть, – жалобно голосил звонарь.
Мы спустились со звонницы. В храме поп венчал молодых: долговязый светловолосый парень и пухленькая ясноглазая невеста. Родители их, по одёжке – крестьяне не бедные – принялись с жаром приглашать Суворова на свадьбу.
– Я бы рад, – ответил он, – да царь к себе требует. Выезжать нынче надо.
– Царь! – понимающе кивали родители. – Так мы, хоть, пирогов пришлём в дорогу.
– Пирогов – это можно, – согласился Суворов.
Рыжий Сенька подвёл к крыльцу наших лошадей.
– Старосте скажи, чтобы зашёл ко мне срочно, – сказал Суворов парубку, вскакивая в седло.
Домой мы вернулись к обеду. Войдя в натопленную хату, нас встретил ароматный дух свежих щей и хлеба.
– Ага! – закричал с порога Суворов. – На сале сварила.
Чувствую, на сале!
Меня совсем разморило от тепла, и я, едва скинув епанчу, тут же опустился на лавку, прислонился спиной к тёплой печке и задремал.
– Никак умаялся? – хмыкнул Суворов. – Ну, да, ладно, подремли. Настасья ещё не управилась с обедом. Сквозь дрёму слышал, как в дом вошёл мужик. Громко крикнул с порога:
– Звали, Александр Васильевич.
– Тише, Аким Петрович, – шикнул Суворов.
– Ой, да у вас гости, – сконфузился мужик. – Может, я в другой раз зайду.
– Какой, другой раз? Проходи. У меня к тебе срочное дело.
Мужик крадучись, прошёл в горницу.
– Садись, ты, не стой столбом, – настоятельно попросил Суворов. – Как сено продал?
– Хорошо. Раньше бывало и дороже продавали, но и в этот раз не в обиде.
– У меня к тебе дело, Аким Петрович. Тут меня царь вызывает в столицу.
– Сам царь? – охнул мужик.
– Но неужто кто другой, стал бы я собираться в дорогу?
– А по каким делам?
– Сам подумай? Армию надо возглавить.
– Армию? Всю армию?
– Ох и болван ты, Аким Петрович. Не ротой же мне, фельдмаршалу командовать.
– Ой, прости меня, батюшка, Александр Васильевич. Я-то не разумею. Темнота.
– Хватит болтать. Тебе, как старосте, дам поручение следить за имением. Письма, вот эти, – Суворов показал на стопку конвертов. – Отвезёшь в город и сдашь на почту.
– Это сделаю! Сделаю! Не сомневайтесь. И за имением… и на почту…
Суворов достал из секретера небольшой сундучок. Открыл его. Извлёк сургучный стержень, расплавил его над свечой, капал на конверты и ставил оттиск медной печатью.
– Ой, а это тот самый рубчик? – просиял мужик, невольно заглядывая в сундучок.
– Тот самый, – нехотя ответил Суворов. – Ты, вот, что, одолжи-ка мне рублей сто пятьдесят в дорогу. Я жалование получу, вышлю тебе. А то, видишь, меня сюда выслали с Малороссии, так я ничего захватить не успел.
– Сто пятьдесят ассигнациями?
– На кой черт мне ассигнации? Дай Серебром.
– Ой, сумма-то большая. Мы хотели Тупоревым коровёнку купить. Сдохла у них нынче. А семья большая, аж двенадцать ртов. Вот, как им без коровёнки.
– Не юли! – строго сказал Суворов. – Я же обещаю: получу жалование, и сразу пришлю деньги.
– Да, это, конечно…. Наскребу, – почесал затылок мужик. – Александр Васильевич, – вдруг воскликнул он. – А одолжите мне этот рубчик. В залог, как бы.
– Да ты сдурел! – возмутился Суворов. – И не проси! Этот рубчик мне жизнь сколько раз спасал. Он – мой талисман.
– Талисман? Это как?
– Волшебный.
– Так вот и я говорю: поедем в Новгород лес продавать, так мне с ним удача будет…
– Не дам! – категорически отказал Суворов. – А коль со мной что приключится?
– И то верно, – согласился мужик. – Так хоть подержать можно.
– Подержать, можно. – Суворов вынул из сундучка монету и дал мужику.
– Ох, ты ж! тяжёлый. Неужто, волшебный и вправду?
– Все, отдай. С рубликом этим я всю Польшу с боями прошёл, в ногайских степях погибал, с турками в смертельных схватках рубился. Другого бы уже давно схоронили. А я, видишь, жив. Ноги, руки на месте. – Суворов отобрал у мужика монету. – Неси деньги.
Мужик встал, поклонился в пояс и вышел.
* * *
К вечеру мы ехали в крытых санях, кутаясь в медвежьи шкуры.
