изящно присела на стул, поправила причёску и продолжила:
— Ты, котик, тоже садись. — И, когда моряк расположился на кровати, внимательно осмотрела его. — Выглядишь неплохо, — сказала она. — Ну-с, чем вы здесь с матросами занимаетесь?
— Чем занимаемся? — растерянно произнёс моряк и ответил: — Да так. Просто общаемся.
— Просто общаетесь, — повторила она и, обратившись к напряжённо застывшему Мякину, спросила: — Он вас не утомил морской тематикой?
Мякин повернулся в сторону дамы, неловко положил руки на колени и хрипло ответил:
— Нет, что вы! — Затем прокашлялся и добавил: — Мне интересно.
— Да, конечно, — равнодушно сказала дама и оставила Мякина в покое.
Моряк, почувствовав некоторую неловкость Мякина, как бы в своё оправдание произнёс:
— Матрос — он не совсем матрос. Он просто понимающий. Вот поэтому мы и общаемся.
— Да, котик, я поняла, — ответила дама и, чтобы продолжить разговор, указала на пакеты: — Ты уж, котик, употреби это. Угости кого-нибудь. Вот и понимающего матроса можно. Здесь много чего. Я когда собирала, ещё не знала, что ты переезжаешь.
— А впрочем, можешь всё это оставить здесь. Завтра я ещё принесу, — добавила она и, неожиданно грустно вздохнув, заключила: — Лишь бы ты был здоров.
Наступила тишина. Мякин уже давно хотел встать и как-нибудь незаметно ретироваться, но куда? Он подумал, что можно подойти к окнам и сделать вид, что увлечён серым пейзажем, или, чтобы не мешать беседе моряка с мамочкой, пробраться в туалет? Но эти варианты ему не понравились. Он подумал, что можно просто лечь и, отвернувшись от беседующих, притвориться спящим, но и это ему показалось неприличным — и он решил занять себя чтением. Достал из тумбочки толстую книгу, которую принесла супруга, улёгся на койку и прочёл первую страницу.
Это был драматический роман, и с первых строк Мякину стало понятно, что такое начало не доведёт героев до счастливого конца, а начало было такое:
«Длинный деревянный одноэтажный дом скорее напоминал барак, чем обычное жильё. Ровные, калиброванные, хорошо подогнанные брёвна, пропитанные снаружи чем-то чёрным, намекали на то, что строили это сооружение не для проживания отдельных граждан и их семей. По местному преданию, в этом строении сначала разместили небольшой госпиталь, а уже после окончания лечения последних больных приспособили его для жильцов. Дом своим торцом выходил на шоссе, по которому частенько, гремя железом, проезжали машины разных марок. Шоссе вело в большой город и иногда было забито машинами весьма плотно. Шум от моторов напоминал жителям, что они существуют почти как горожане, хотя вся окружающая местность скорее походила на деревенскую с множеством мелких построек среди пышных старых садов и прочей дикой зелени.
Внутри помещение дома выглядело абсолютно неуютно. Длинный узкий коридор с многочисленными дверьми освещался слабо и в любое время суток был тёмен и мрачен. Сиротливо висевшие на длинных шнурах электропроводки редкие лампы неместного жителя сразу вводили в состояние уныния и, конечно, не предвещали встречи с жизнерадостными, весёлыми жильцами. После госпиталя сюда заселили немало семей. В каждой отдельной комнате проживало по два, а то и по три-четыре человека. Разнообразные жильцы не очень-то дружили друг с другом, нередко ссорились на общей кухне, где теснота, когда собирались хозяйки, возникала удручающая. Иногда (правда, довольно редко) общие проблемы сплачивали коллектив. В коридоре происходили возбуждённые обсуждения по некоторым животрепещущим вопросам коммунального бытия, и когда полемика заходила в тупик, как правило, кто-нибудь тихо предлагал: “Надо писать жалобу ему…” и шёпотом произносил имя главного человека в стране. Однако никому эту петицию составлять не хотелось — на том собрание и затихало до выявления следующей проблемы».
— Котик, вижу, тебя это не очень устраивает, — Мякин, услышав слова дамы, оторвался от чтения и взглянул в сторону соседа и его посетительницы.
Дама настойчиво добавила:
— Но ты же должен понимать, что это мы делаем для тебя, для твоего здоровья!
— Мамочка, я понимаю, — покорно пробасил моряк. — Только вот матроса жаль… — И, махнув рукой в сторону Мякина, добавил: — Все меньше матросов встречаю.
— Ну, котик, этого добра ты где угодно найдёшь, — возразила дама.
Мякин сделал вид, что не слушает их, и перевернул следующий лист:
«Из всех проживающих в доме выделялись, пожалуй, только две семьи: инвалида и учительницы. Инвалид, худощавый мужчина средних лет без ноги, проживал в середине коридора, что уже придавало ему некоторый повышенный статус по сравнению с теми, кто теснился в своих комнатах у самого выхода или у кухни. Инвалид имел кругленькую, низкого роста жену и послушного, тихого сынишку. Формально среди жильцов существовало мнение, что инвалид потерял ногу в боях, но нередко соседи шёпотом, за глаза, говорили, что инвалиду оторвало ногу на лесопилке, а уж когда женщины схватывались на кухне в словесной перепалке, кто-нибудь да и выдавал эдакую тираду: “Твой-то ногу на лесопилке оставил — тоже мне герой войны!”»
— Мы вам, наверное, мешаем. — Дама несколько раздражённо обратилась к Мякину.
Мякин отложил книгу и, посмотрев на даму, тихо ответил:
— Нет. Это, вероятно, я стесняю вас. Уж извините, здесь такой порядок, что из палаты не вырвешься.
— Да, порядок, — покачала головой дама и обратилась к моряку: — Котик, там тебе точно будет лучше, комфортнее. Там и прогуливаться будешь, а не сидеть в этой… — Она попыталась подобрать обидное слово вместо палаты, но решила просто обозвать её комнатой. — В этой коммунальной комнате, — закончила она фразу.
— Мамочка, нам и здесь комфортно, — попытался возразить моряк.
— Ну да, тебе, котик, везде комфортно, ты у нас совсем неприхотливый, — согласилась дама.
Мякин вновь углубился в чтение:
«Инвалид был немногословен. В коридорных разговорах участвовал редко. По утрам он надевал большой протез и, стукая искусственной ногой об пол, выходил в сумрачный коридор. Протез при ходьбе жутко скрипел кожаными ремнями, которые удерживали сложное сооружение на худом теле инвалида. Местная шумная ребятня инвалида побаивалась и при его появлении как-то затихала, стараясь незаметно проскочить мимо него вдоль стены.
Тихий сынишка инвалида, видимо, подчиняясь влиянию сверстников, вёл себя так же. Одним словом, совершенно трудно было заметить по его поведению, что инвалид является его отцом. Может быть, у себя в комнате его поведение было другим, но здесь, среди коридорных сорванцов, трудно было догадаться, что он и инвалид — близкие родственники».
— Ну, котик, я, пожалуй, пойду, — услышал Мякин громкий голос дамы. — Ты уж одну ночку потерпи, — добавила она. Затем встала, обернулась в сторону Мякина и заявила: — Вы, молодой человек, извините нас, если мы вам помешали. Завтра ваш сосед освободит вас от своего присутствия. Так что и вы потерпите всего одну ночку.
Мякин отложил книгу и, почувствовав, что, наверное,
