Вот Тычину этого я никогда не любил, совали его во все дыры, он неустанно и громогласно славил партию и колхозы, даже ходил шутливый стишок: «Трактор в поле дыр-дыр-дыр, мы за мир, мы за мир!» Но девчонка читала и эти трескучие агитки типа «Партия ведет» очень красивым, звонким голосом, мы с Верой, впрочем, как и все окружающие, заслушались. Оказалось, что у орденоносца есть и про любовь, одно стихотворение про панну Инну очень мне понравилось.
– Прямо настоящая артистка! – восхищенно прошептала маме девочки соседка. – Вы ее, Фира Исаковна, обязательно отдайте на артистку учиться. И имя у нее такое красивое: Элина Быстрицкая!
Я посмотрел на девочку еще раз. Вот эта козявка – Аксинья из «Тихого Дона»? Ничего себе, сподобился увидеть!
– Обязательно иди в актрисы, – горячо поддержал я соседку. – Далеко пойдешь!
* * *
Деятельность комфронта с утра начала напоминать ускоренный фильм. Одно заседание сменялось другим, в кабинет то и дело входили и выходили командиры от майора (очень редко) до полковников и генералов (сосчитать невозможно), другие такие же дожидались своей очереди в приемной. Окна давно открыли настежь, потому что табачный дым щипал глаза. Мы с Аркашей носились как наскипидаренные. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что уже часа два хочется отлить, но времени сходить в туалет нет, постоянно поступают новые и новые вводные.
Внезапно наступил какой-то перерыв во всей этой кутерьме. Масюк как раз умчался с очередным поручением, и я остался один в приемной. Дверь в кабинет командующего осталась открытой, чтобы клубы табачного дыма хоть немного вытянуло сквозняком. Кирпонос крикнул:
– Есть там кто?
– Я, товарищ… – отозвался я, но закончить мне генерал не дал.
– Чаю принеси, пожалуйста, Петр Николаевич, в горле пересохло уже, – и добавил, когда я зазвенел посудой: – Себе налей, посидишь за компанию.
Комфронта пил молча, похоже, просто наслаждался тишиной и неожиданной минутой отдыха. Даже улыбнулся вдруг чему-то.
– Товарищ генерал, – я долго этот вопрос у себя в голове катал и вот решился, под настроение, – а скажите, зачем я вам? Порученец из меня никакой, с бумагами работать тоже пошустрее меня найдутся. Неужели в управлении толкового офицера получше меня не нашлось бы?
– Толковых до хрена, это ты точно сказал. Только не в этом дело. А ты не догадался? – улыбнувшись, спросил Кирпонос. – Ты удачливый. Вас там возле этого танка в Христиновке должны были в первый день раскатать, а ты выжил и такое большое дело сделал! Жену себе вон какую отхватил! Красавица! А ведь мне сказали, она мужиков к себе на версту не подпускала. А ты пришел – и свадьба чуть не через неделю. А медсанбат? Петя, сам подумай, сколько у вас шансов было? Ни одного! А ты вывел людей, да еще и с прибытком! Тебе на этой войне удачи отпущено намного больше, чем другим. Вот и мне хочется, чтобы твоя удача рядом со мной была. Вот Аркадий – он верный и надежный, а ты будешь удачливый. А вдруг и мне повезет тоже?
Я внимательно посмотрел на Кирпоноса. Да, везения бы тебе не помешало. Сгинешь ведь при выходе из киевского котла. Да еще и тьму командиров с собой утянешь.
– Значит, с особистами… – начал я.
– Конечно, я попросил Реваза Чхиквадзе, чтобы он тебя не обижал. Так что служи, Петр Николаевич, служи как следует. Только не думай, что я тебе послабления давать буду!
– Да я и не надеялся, если честно, – смутился я. Вот огорошил меня комфронта. Не ожидал я такого. Про что угодно думал, только не про это. – Хотя про одно попросить можно все же, в виде исключения?
– Что там у тебя? – мгновенно нахмурил брови Кирпонос.
– Разрешите завтра утром задержаться? Жену хочу проводить, в Москву отправляют. – И зачем-то добавил, будто это имело значение: – К Бурденко.
– Завтра с утра? – задумался Михаил Петрович. – Откуда летят?
– Узин, в шесть.
– Возьмешь Охрименко, отвезете на аэродром, и назад. Понял?
– Понял, товарищ генерал, – вскочил я. – Спасибо.
– Не задерживайтесь только там долго.
В той, первой жизни я слышал одну байку про удачливого солдата. Якобы на передовую попал какой-то верующий, не то баптист, не то пятидесятник, и заявил, что оружие в руки брать не собирается, вера не позволяет. Разбираться не стали, а выставили особо идейного на бруствер. Тот стоял и не рыпался, упасть не пытался. Проторчал так под обстрелом минут десять, потом комвзвода решил, что толку из такого военного, даже если ему винтовку веревкой к организму привязать, не будет, и определил христианина в санинструкторы. Раненых тот таскал за милую душу, никогда не отказывался, как бы тяжело не было. И снова – ни царапины. Про странноватого санинструктора узнал генерал и забрал мужика к себе. Просто чтобы рядом был. До конца войны так и прокатались. Не знаю, правда ли, говорят, что больше всего врут после войны и охоты, но все может быть.
* * *
Марченко я встретил совершенно случайно. Я мчался по лестнице вниз, он поднимался мне навстречу.
– Товарищ Марченко, какая встреча, а я про тебя только вспоминал!
– Здравствуйте, товарищ старший лейтенант… – Он как-то незаметно оказался сбоку от меня, хотя только что мы стояли лицом к лицу. Не совсем так, лицо интенданта было на уровне моего живота. Но в сторону он сместился мгновенно. Наверное, есть какие-то специальные курсы для снабженцев, на которых учат вот так, быстро уворачиваться, даже если угрозы еще никакой нет.
– Да не спеши ты, вопросик у меня к тебе, – сказал я, хватая его за ремень. – Скажи-ка, дорогой товарищ, а как так получилось, что у моей жены есть твой номер телефона и она знает, что тебе можно по нему звонить?
– Так я это… – с видимым облегчением ответил Марченко, видать, грешки побольше за ним имеются, – номер телефона Вере Андреевне еще здесь, в управлении дал, она записала, я сказал, что может звонить в любое время, мало ли что по хозяйству понадобится… Для пользы дела, как говорится…
– Слушай, Марченко, – осенило меня, – а куда можно собаку пристроить? А то бесхозная же остается.
– Ничем не могу помочь, – с видимым сожалением ответил техник-интендант второго ранга. Наверное, вот такое участливое выражение лица они тоже на специальных курсах осваивают. – Была бы служебная, куда ни шло, а так… Сами понимаете, время такое.
* * *
Ночью и не спали вовсе. Какое там спать, тут бы надышаться напоследок одним воздухом с любимой, запомнить запах складочек ее кожи и прикосновение волос, звук ее голоса! Эх, не могу я про любовь, простите, но поверьте, от меня будто часть тела, да что там тела, души моей собирались отнять. Как представлю себе, что уже утром моя рыжая сядет в самолет и улетит за тысячу верст в далекую Москву, аж волком выть хочется! Уж не знаю, что там на душе у нее было, она молчала, но, видать, тоже не праздник, всплакнула пару раз, видел.
Собрались, вышли на улицу в потемках. У подъезда чернел силуэт «эмки». Гриша заметил нас, вылез из кабины, взял у Веры вещмешок. Даже дверцу заднюю открыл перед ней. Комфронта у Охрименко дверь открывал самостоятельно. И Эмилия Карловна, помнится, очень даже равноправно вместе с мужским полом самостоятельно располагалась в машине, водителя тогда это не волновало никак.
