Книга Кого не взяли на небо - Клим Мглин

Дикий грохот лишил нас слуха; волна горячего, обжигающего воздуха метнула в лица сотни мелких осколков, вихри пыли и тёмного дыма.

Мы всё же услышали вопль Исидиси. Так кричит жестоко изувеченный, умирающий человек.

Молот Тора. Ага. Уйти мы не успели.

* * *

Справа в мои рёбра вонзается острый девичий локоть, я моментально разворачиваюсь в указанную сторону и жму на гашетку.

Автоматная очередь разрывает саранчу в ошмётки, обдав нас багровым фонтаном.

Затылок Лещавой больно стукается о мой, и я вновь поворачиваюсь на сто восемьдесят — принимаю удар острого лезвия в грудь, и ещё один — в плечо, кевлар трещит, но выдерживает; пули моей винтовки отсекают эластичный шипастый хвост, а затем рвут и самих нападающих. Рой, что ворвался сквозь разбитое стекло не имеет доспехов. Смертники.

Штурмовая винтовка Лещавой бешено лает за моей спиной, лишая меня последних обрывков барабанных перепонок. Девчонка вертится в переноске у меня за спиной столь ожесточённо, что я слегка пошатываюсь.

Полукруглый зал пункта командования частично полыхает, подожжённый огнемётами одержимого робота.

Вокруг клубы густой пыли и едкого дыма, хаос и гибель.

И крики. Гортанные и пронзительные крики боли — так кричат, умирая, твари с телами насекомых и лицами неупокоенных мертвецов.

Мы с Лещавой продвигаемся вперёд, сквозь этот ад, ища спасения либо смерти.

Пелена чёрно-белого дыма иногда рвётся, обнажая силуэты солдат, дерущихся насмерть.

Мы уже не успеем помочь Упырю: бойца растянули на полу несколько тварей; саранча вцепилась зубами в длинные ноги, армейские штаны порвались, обнажая окровавленную молочно-белую безволосую кожу, беспомощно раскинутые руки пробиты чудовищными когтями, его рвут на части клыками и когтями. Его «Печенег» валяется рядом; ствол всё ещё сжимает отрубленная человеческая кисть. Рука Лещавой вцепилась мне в бороду и поворачивает прочь в сторону; я слышу её выстрел.

«Спасибо за службу солдат. Только твой ум — вечен».

Нас спасает дым.

Передвигающиеся в нём твари слепы так же, как и мы.

Впереди две фигуры скачут по столам, будто ошпаренные кенгуру.

Трабл стреляет из винтовки, припадая на колено, словно герой дешёвого боевика; Ютта же просто стоит, широко расставив ноги, армейский М17 в её руках грохочет, словно Мьёльнир о небесную наковальню.

Полковник перепрыгивает на соседний стол и вновь застывает в позе. Она стреляет одиночными и не промахивается.

Мы спешим к выжившим соратникам и по пути натыкаемся на Кортни: её многочисленные стволы поникли, броня покрыта слоем пепла и пыли. Она определённо жива, но все её шесть прекрасных глаз разбиты в мелкие осколки, а правая гусеница порвана и спущена гармошкой на пол, словно чулок неряшливой школьницы. Маленькая башенка головы склонена набок и запрокинута; сквозь разбитый корпус мы видим мигающие оранжевые лампочки.

Я осторожно обхожу застывшего терминатора и запрыгиваю за поваленный стол, откуда призывно машет красно-чёрная клетчатая рука, жирные пальцы унизывают безвкусные перстни. Барон перемазан кровью и сажей, стёклышки его очков покрывает паутина трещин. В руках он сжимает штурмовую винтовку, с прилепленной на приклад наклейкой AC/DC.

На мой безмолвный вопрос он отрицательно качает головой.

Лещавая всхлипывает за моей спиной.

«Спасибо за службу, солдат. Помни, что лишь твой ум — реален и нерушим».

В бою нельзя отвлекаться.

Даже на то, чтобы мысленно попрощаться с боевым товарищем.

Хвост, напоминающий плетёный хлыст садомазохистов, рассекает воздух, а затем и грустное лицо Барона, толстяк визжит, однако быстрым движением вскакивает на ноги и всаживает в прорвавшуюся сквозь дым саранчу пристёгнутый к винтовке штык-нож.

Удар второго хлыста распарывает фланель на его груди, обнажая отвислые мужские сиськи.

Я стреляю второй твари точно в лоб и голова, увенчанная золотым обручем, дёргается назад, а саранча падает на пол, словно скошенная трава.

Барон удивлённо смотрит себе на грудь, где уже расцвёл алым глубокий порез. Половина его лица свисает вниз кровавой тряпкой. Вспоротая на груди кожа расходится под напором и поток тёмно-красной крови захлёстывает небесно-голубые джинсы. Он удивлённо булькает, поднимает уцелевший глаз, и указав куда-то вправо калашом Исидиси, падает вперёд лицом, не издав ни звука.

«Спасибо за службу, товарищ, ты умер в бою, как солдат. Лишь твой ум — бессмертен».

— Горе, Ютта, сюда, быстрее! — мой голос напоминает лай ротвейлера.

Я встаю боком и мы с Лещавой открываем ураганный огонь вслепую, прикрывая отступающих Трабла и полковника. Они бегут в указанном павшим шпионом направлении, и вскоре оттуда раздаётся треск выстрелов; бойцы достигли цели и теперь прикрывают нас; саранча, прущая из клубов дыма, валится, срезаемая метко пущенными пулями.

Я начинаю отступать широкими приставными шагами, штурмовая винтовка Лещавой лает скупыми выстрелами; боковым зрением я вижу холодные глаза убивающей хищницы.

В морду мне летят раскалённые гильзы.

Наконец напор атакующих тварей немного стихает, я поворачиваюсь спиной, приготовившись к стремительной перебежке, но сразу же падаю вперёд на колени, а потом и лицом в ребристые стальные пластины пола.

Лещавая, естественно валится вместе со мной, но продолжает стрелять в то, что ударило меня в спину.

Я выпускаю из рук приклад и встаю на четвереньки, ладони и колени разъезжаются на окровавленном железе.

Мы опять бежим вперёд, холодные руки сжимаются на моей шее, поцелуй ледяных губ застывает на моей коже.

Я вижу впереди, в пяти шагах, ярко освещённый проём лифтового отсека, подход к которому преграждают две фигуры, прикрывающие нас огнём.

Я вбегаю в лифт, следом вваливаются Ютта и Горе.

На панели управления всего одна кнопка, я жму её и кидаю в стремительно сжимающуюся дверную щель две гранаты.

Лифт дёргается, и устремляется вверх, и некоторые из нас всё ещё живы.

* * *

— Сержант... Монакура... Надо снять её... Остановись, я разрежу ремни.

Голос Трабла. Я не понимаю, чего он от меня хочет.

Мы бредём, спотыкаясь, по территории базы, заваленной трупами солдат в камуфляже и телами странных насекомых, закованных в ржавую броню.

Телами саранчи с человеческими лицами.

Мою шею крепко сжимают ледяные руки мёртвой девушки.

* * *

Пустой взгляд Горя прикован к грубому кресту, сооружённому из стволов двух загубленных берёзок, перетянутых солдатским ремнём. Я глубоко всаживаю крест в невысокий песчаный холмик.

— После всего этого... — начал он, но, махнув рукой замолчал, пряча глаза.

Я много раз видел, как он плачет. Истеричка.

Я воткнул крест, повесил на перекладину солдатский жетон и серебряную цепочку с распятием, отошёл назад на пару шагов. Трабл поднял ствол винтовки, вопросительно глядя на меня, но я отрицательно покачал головой.

«Спасибо за службу,