Алекс это знал. И никогда не переходил грань целиком, наслаждаясь балансированием на острие. Но он хорошо изучил меня.
А этот… Нет.
И, к тому же, я сама себя уже не знаю.
Сегодня ночью появилась какая-то новая “я”, другая, отличная от прежней кардинально.
И именно эта новая “я” сейчас готова умереть. Но не изваляться опять в грязи. Хотя, это было бы проще и безопасней.
Эта новая “я” облизывает губы и, глядя в глаза своему насильнику, Алексу, тянет руки к поясу его джинсов.
Мужик спокойно подходит ближе, усмехается:
— Ну вот так бы давно… Будешь хорошей, я двести вычту. Будешь послушной?
— Маруся! Маруся, нет! — Ланка уже плачет, копошится в своем кресле, пытаясь бороться с другим мужиком и бесконечно проигрывая ему. Но я не смотрю на них. И не слышу бессильного детского плача из спальни. Я в своем коконе.
И в нем я улыбаюсь и киваю в ответ на вопрос мужика.
И мягко тяну пальцы к ремню джинсов.
Так же мягко, легко очень, вытаскиваю пистолет за рукоять, продолжая улыбаться и смотреть точно в глаза, целюсь и, под растерянное “Ты чего?”, нажимаю на спуск.
Я не умею стрелять, я не знаю стоит ли пистолет на предохранителе или на чем он там должен стоять… Я просто делаю то, что должна. И действую так, как ведет меня кто-то сверху.
За руку ведет.
И спусковой крючок нажимает…
Я не слежу за своими пальцами. И смотрю только в глаза Алексу. Его убиваю сейчас. Окончательно. Навсегда теперь.
Выстрел гремит так, что глохну, а мир вокруг меня трескается. Это кокон разлетается на куски, наверно.
Отдача выбивает пистолет из моих ослабевших пальцев, а мужик, все так же стоя надо мной, удивленно смотрит то мне в лицо, то на стремительно расплывающееся красное пятно на животе.
И я смотрю.
И улыбаюсь, да, хотя очень больно ушам и еще больнее пальцам, из которых силой отдачи вывернулся пистолет.
Где-то за пределами моего сузившегося до метра мироздания что-то происходит. Я улавливаю движение краем глаза.
Кажется, мужик, тот, второй, пристающий к Ланке, что-то кричит. По крайней мере, рот у него раскрыт. И Ланка кричит.
А затем мужик вскидывает руку в моем направлении. Тоже с пистолетом.
Откидывает в сторону бросившуюся на него сестру.
Грохот оглушает второй раз, хотя, разве это возможно?
Меня почему-то чуть-чуть вжимает в спинку кресла, словно кто-то мощный толкает в грудь.
Но я не обращаю на это внимания, полностью поглощенная все расплывающимся красным пятном на животе Алекса.
И мысль о том, что я его убила, оказывается последней перед тем, как наступает оглушающая тишина и темнота.
Но даже в этой темноте и тишине мне хорошо и практически не больно.
Потому что я убила Алекса.
Насовсем.
Глава 45
— Тут, видите ли, еще и накладываются старые травмы…
— Какие еще старые травмы?
Я плаваю в легком, таком муторном сонном дурмане, словно в мягком облаке. Оно обволакивает меня, делает равнодушной ко всему. И к себе в том числе. Вот только голос этот… Выдирает из удушающего состояния безразличия. Слишком резкий. Слишком знакомый. Слишком цепляет.
Словно багром, как утопленницу со дна озера… Не хочу! Не хочу наверх! Там больно и ярко!
Непроизвольно морщусь и удивляюсь тому, как странно ощущаются мышцы лица. Непривычно плохо. Через сопротивление, словно давно были в неподвижном состоянии. Что это?
— У нее были сломаны два ребра… Срослись плохо, судя по всему, за медицинской помощью не обращалась… Это чудо, что без видимых осложнений. Кроме этого, явно было сотрясение мозга, осталась гематома в области затылка, старая, если до сих пор не рассосалась, лучше вскрыть, почистить, потому что могут быть последствия… Ну и по мелочи… Растяжения, последствия внутренних кровотечений, ушибов…
— Откуда?
Голос - багор все глубже впивается в мое беззащитное сознание, тянет, тянет… Он тяжелый очень и какой-то надтреснутый, словно в горах, когда камни трещат, тихо-тихо… Перед тем, как упасть тебе на голову.
— Не могу сказать… — второй голос спокойный, профессионально приветливый, — по срокам получения увечий… Примерно год, может, полтора… Точнее не скажу… КТ мы, конечно, сделали, рентген тоже, и картина довольно ясна, но лучше, думаю, у девушки спросить… И заодно бы медкарту ее посмотреть, там могут быть зафиксированы некоторые из травм. Хотя, если судить по состоянию ее заживших ребер, пациентка не особенно любит обращаться к специалистам. А это очень опасно… Хорошо, что она молодая и вполне здоровая… Была… Организм сумел справиться. Но вот сейчас ему бы лучше помочь, вы понимаете меня?
— Да, — глухо падает первый камень. Предвестник большого камнепада.
— Ей повезло, пуля прошла удачно, если можно так выразиться… Ни одного жизненно важного органа не задела… Но потеря крови, сами понимаете…
— Да.
Второй камень… Тяжело…
— Вы успели вовремя, друг мой…
— Нет. Я опоздал.
Третий камень. Страшно…
— Если бы не вы, то последствия могли бы быть более плачевными… Не корите себя… Лучше найдите мне историю ее болезни, это очень поможет восстановлению.
— Да.
Четвертый… На могилу мне…
— Когда она придет в себя?
— Скоро, я думаю… Никаких предпосылок для ухудшения состояния нет… Если, конечно, не откроются еще какие-либо обстоятельства… Вот для этого ее карта и необходима… Я пока оставлю вас, друг мой… Вы ее не тревожьте, нельзя ей, может открыться кровотечение.
Наступает тишина, оглушающая, настолько плотная, словно я в самом деле погребена под камнями. Дышать тяжело, грудь давит, сознание, и без того мутное, еще больше заволакивает туманом.
Я, лишенная крюка, вытаскивающего меня наружу, снова погружаюсь на дно… Медленно, обреченно…
Не думаю о том, что услышала, словно это все не про меня, все мимо… Так пусто, так хорошо и невесомо…
— Марусь… — голос-крюк ловит на дне, подхватывает, неумолимо вытаскивая опять к свету! К воздуху, которым так больно дышать! Не хочу! — Маруся-а-а… — он не отпускает, тянет, трещит, рвется, хлещет плетью по нервам, — Маруся-а-а… — порвался. Шепчет. И этот шепот крепче троса. Держит. Не дает уйти. — Не уходи, я же сдохну…
Почему?
Зачем
