и белые крыши домов – вот всё, что мне было видно в бинокль. В тот день над ней долго кружили штурмовые вертолёты, держась на приличной высоте в голубом безоблачном небе. В моём шлемофоне раздался знакомый треск и голос связиста из штаба батальона:
– «Бамбук», приём, как слышишь меня, это Днепр!
– «Бамбук» на связи! Слышу тебя отлично, – ответил я.
– Старшего ко мне!
– Товарищ капитан, – заглянул я в блиндаж командира, – комбат на связи.
После недолгих «да», «нет», «так точно» и «есть» ротный выдал распоряжение. Приказ звучал странно, но голос был убедительным. Всем постам покинуть позиции и укрыться в блиндажах и окопах. В течение последующих двадцати минут на участке нашего расположения должно быть пусто. Я даже переспросил капитана, хотя ранее старался запоминать информацию с первого раза. Команда ротного прошла повзводно, все затаились в укрытиях, не понимая, что происходит. Даже контрактники, не особо чуткие к приказам командования, всё же не рискнули ослушаться. Пять минут спустя раздался гул непонятного происхождения. По крайней мере, мы такого ещё не слышали. За девять месяцев боевых наш полк трудно было удивить, но не в этот раз. Гул постепенно нарастал и превратился в оглушительный рёв. От обилия низких частот задрожал воздух. Я не выдержал и выскочил из блиндажа. Деревня, которой мне довелось любоваться в бинокль, пузырилась огнём. Так продолжалось около трёх минут, и, когда всё стихло, на её месте образовалось огромное чёрное пятно. Ни коров, ни пастбищ, ни крыш домов. Кто-то из контрактников обозвал это звёздной зачисткой. В этот момент меня посетила глубочайшая мысль, что армия гораздо агрессивнее любых других силовых структур государства и в этом смысле более безнаказанна.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
«Когда нам станет легче?» Июнь – август
Когда пришёл приказ разрядить боекомплект боевых машин, все сомнения по поводу вывода полка исчезли даже у заядлых скептиков. Полк готовился. За машиной Скачкова пришёл танк и оттащил её в сторону от дороги, куда-то в лес. Для чего, мы выяснили позже, а пока роту построили и пытались подсчитать, кому и сколько ещё служить. Всем ребятам, прибывшим на войну из учебок, до увольнения служить четыре месяца. Если остаться в Чечне, то два. И таких, как мы, набралось более сотни со всего полка. Командиры батальонов предложили нам двухмесячную командировку с сохранением оплаты боевых, которая будет происходить в составе другой мотострелковой дивизии. Сделать выбор было очень непросто. Ну а офицеры не хотели видеть наши рожи в линейной части, где вовсю уже служат «духи» и «слоны». Во-вторых, нас довольно проблематично будет заставить служить по уставу целых четыре месяца. Дети войны стали абсолютно неуправляемы для младшего офицерского состава. Учитывая всё это, лучшим решением было подарить нас какой-нибудь дивизии и спокойно ждать возвращения в часть. Как бы мы ни проклинали это место, служить по уставу было ниже нашего боевого достоинства. И вообще мы были настроены только на один счастливый исход. После войны – домой. Вывод полка назначили на одиннадцатое июня. Мы даже встретили своих сменщиков. Ими оказались мотострелки с Урала. Я долго смеялся, когда увидел среди них двух контрактников на трофейном мотоцикле с коляской. На коляске был закреплён пулемёт. Мы выезжали с позиций – смена их занимала. Левее стоянки нашей роты произошёл мощнейший взрыв. Мы все повернули головы, глядя на огромное рыжее облако огня и чёрный гриб дыма над макушками деревьев. Так взлетела на воздух вторая машина Скачкова с заклинившим двигателем. Дело в том, что её до отказа забили боеприпасами разряженных нами башен
БМП. Потом явились сапёры и подорвали машину к чертям, чтобы не тащить в часть. Итог оказался смешнее некуда. Обе БМП, за штурвалами которых когда-то сидела задница Скачкова, взлетели на воздух.
Наша огромная лента потянулась на Ханкалу. К тому времени там была создана целая военная база с дивизией на постоянную дислокацию. Мы добрались туда без приключений и долго прощались с парнями, которые уезжали в часть. Наши танки, гаубицы и БМП шли на погрузку, укрываясь брезентом, пряча навсегда от нас свои бортовые номера. Мы сдали оружие и получили военные билеты. С нас требовали жетоны-смертники, но мы заявили, что случайно их потеряли во время марша. Угрожать нам было просто бесполезно. Рядом со мной оказались те же ребята, с которыми мне довелось ехать в Чечню с учебного центра. Серёга Фомин, Вася Лёгкий, Металл, Макар, Лозовой, Якудза-Калмык, Белый, Бригадир и множество других бойцов из разных подразделений полка.
Командование неродной нам дивизии не придумало ничего лучше, как поставить чудовищную по своей тяжести задачу. Это разгрузка и загрузка боеприпасов, приходящих на фронт вагонами с большой земли. Мы занимались этим по двенадцать часов в день, кроме воскресенья. Нас могли поднять ночью, и мы, сонные, скрипя зубами и матерясь, выполняли эту работу. Грузили снаряды для установок «Град», для самоходок и танков. Все два месяца подряд. Командовал нами очень хороший и чуткий офицер, капитан танковых войск Сергей Иванович. Пробивным мужиком оказался дядя Серёга. Мы отстроили свою столовую, места для приёма пищи и две больших душевых кабины. Спали в огромных просторных палатках на своих трофейных матрасах из Грозного. В столовой заправлял сержант Метальников. В его военном билете так и было записано – повар-кулинар. В трёх наших взводах были командиры из числа молодых лейтенантов, прапорщик и, конечно, замполит со странной фамилией Дерипаска. То ли хохол, то ли еврей, но мужик хороший. Все офицеры были с нашего полка, потому относились к нам как к родным. Без предвзятостей и сворачивания крови уставом. Буквально за две первых недели такой работы форма на нас превратилась в рваньё. Появились первые серьёзные травмы конечностей. Руки и ноги стали гнить от занесённой грязи в открытую рану. Нас лечили, мы поправлялись и снова приступали к работе. На второй месяц появился новый недуг – дизентерия. Она, как чума, свалила сразу целый взвод. И снова нас лечили, возвращая в строй.
Дерипаска договорился с дивизионными связистами, и нам предоставили спутниковую связь для звонка домой прямо из Чечни. Это удовольствие разрешалось раз в неделю и по пять минут. Желающих была масса, но код своих областей вспомнили немногие. Не обошлось и без чрезвычайных происшествий. Бригадир и его отделение возненавидели одного майора автобата. Майор часто путал берега, откровенно называя пехотинцев бойцами стройбата. Мало того что материл на чём свет стоит, так ещё и подпинывал на разгрузке. Может быть, он и в самом деле не знал, кто мы и что мы?
Далее всё произошло само собой. Ночью бойцы Бригадира устроили ему тёмную. Нас разбудили сигналы автомобилей. Мы выскочили из палаток, ослеплённые десятками фар. Майор с разбитой рожей всё же нашёл виновника в строю и принялся избивать на глазах у всей роты. Когда Бригадиру в очередной раз прилетело ботинком в лицо, я не выдержал и подхватил теряющего сознание под руки. Офицер было прыгнул и на меня, но десятки спин просто не подпустили его к нам. Водители, почувствовав нарастающее напряжение, трусливо ретировались, а мы всей толпой принялись писать объяснительные. Писали под грамотную диктовку наших офицеров, где получалось так, что пьяный майор сам напал на бойца по никому не понятной причине. Наши сто двадцать голосов против их двенадцати решили исход битвы с огромным перевесом. Да и кому нужен быдловатый майор автомобильного батальона? Здесь война, здесь устав не всегда работает. Бригадир неделю лечил лицо, а мы продолжали работать. Здесь, в Ханкале, мы проверяли себя на прочность уже с другой стороны. И снова ни один из нас не подвёл. Хотя общевойсковой госпиталь был рядом.
Симулируй – насколько хватит солдатской фантазии.
Нас очень раздражали бойцы этой сонной дивизии. Проходя строем мимо общевойскового склада боеприпасов, мы часто наблюдали, как они спят на постах в сторожевых грибках. Мы швыряли камни и крыли их матом
