по отношению к Офелии стояло сочувствие. Только вот Алия тоже ведьма, не одурачить её.
«Да хранит Ночь усталых», — часто слышалось здесь.
Да хранит Ночь усталых…
Как только Офелия услышала от Рыцарей это приветствие-пожелание, она, когда небо начинало темнеть, молила Ночь о помощи.
«Говорят, что тебе безразлично, что происходит на земле. Другие говорят, что ты просто ничего не можешь сделать. Под покровом твоим творят бесчестие и добродетель, ужасные и чарующие чудеса, зарождение жизни происходит во время твоё и убийства свершают чаще всего ночью. А ты, молчаливая, печальная, смотришь и не можешь вмешаться. Но не равнодушна ты ко всему! Не всегда молчишь! Ты покровительница Рыцарей Ночи, рыцарей твоих. И время после захода солнца, не тебе ли принадлежит? Обрати на меня свой взор, о воплощение ночи! Укрой меня своей тьмой! Ни магия ли тебя молит о помощи? Ни магия ли сотрудничает с темнотой? Так помоги мне бежать в земли, где властвует тьма, так помоги мне добраться туда, где за озером чёрным твоим, до небес возвышается гора! Рыцари ночи служат тебе, но ты им не обязана быть верна, ты не зла, не добра, услышь же меня!», — но оковы так и не спали с израненных запястий ведьмы. Воплощение ночи молчало.
Офелии никто не причинял вреда, не все обращались с ней по-доброму, но зла ей не творили. Бежать же от них хотелось с каждым днём всё сильней. Ведьма понимала — грядут большие беды, война уже наступила, только тихая, скрытая.
Вэриат… Офелия так скучает по нему! А ещё всё чаще думает она, что будет, если он выпустит на волю Карнэ? Офелия точно не знает, чего желает Вэриат, и раньше старалась не задумываться о его матери, но теперь, когда дыхание смерти так ощутимо в воздухе, когда тьма всё чаще показывается людям на глаза, Офелии становится страшно. Ведьма знала, повлиять на решения Вэриата она не способна, но быть рядом с ним она имеет право! Да пропади пропадом этот жестокий мир, люди и твари тьмы, она просто хочет видеть Вэриата, знать, что с ним, что у него на душе!
Джек… Зачем он вернулся в Илиндор? Долг… Долг погубил его. Он мог бы остаться с Офелией, они могли бы бежать, Вэриат скрыл бы их от войны, а что теперь? Джек не захотел быть предателем, глупец. Не глупец ли он? Ведьма сжала зубы, злоба клокотала у неё в груди, хотелось кричать! Злоба на свою беспомощность, не на Джека, который, как думала Офелия, был сильнее её. Она бы не смогла поступить так, как он. Или смогла бы? Провинись она перед Вэриатом, разве не вернулась бы к нему? Вернулась бы и неважно, каким сильным был бы его гнев. Но Джек… не сдаваться он шёл, не просить наказания, вернулся он в Илиндор в надежде сохранить своё доброе имя. Гордость? Верность? Страх? Что же движет им на самом деле? Да и это было не столь важно ведьме, её волновало другое, почему над Джеком не взяла власть никакая другая сила, которая оставила бы здесь, рядом с Офелией?
Думать, как сбежать…
Люди, не воплощением ли жизни они являются? Как много намешано в них, редко и выделишь что-то одно основное. Ненависть граничит с любовью. В телах земля, в лёгких воздух, вода в крови и слезах, пламенные сердца. Сочувствие и жестокость. Долг и предательство. Люди… их любят и ненавидят, они сложные и простые. Не воплощение ли они жизни? В них, кажется, есть всё…
Думать, как сбежать.
Офелию заворожило пламя. Мысли унеслись в прошлое. Воспоминания захлестнули её. Глаза ведьмы защипало от слёз, картинки в её сознании сменяли друг друга, сопровождаясь мучительной тоской по прошлому и ощущением необъяснимого, липкого страха. Прошлое предстало пред её взором, оно горело в огне костра:
«Ночь отступила, солнечный свет прогнал её. Утро холодное. Опадает листва. Только-только закончился дождь, прояснилось небо, но солнце… оно почти не грело. Мокро. Где-то журчит вода. Пахнет гниющей листвой, мокрой землёй, мёрзнувшим лесом. Дом, пахнувший трухлявым деревом, был окружён елями, соснами и крученными дикими яблонями, беспомощно, безнадёжно тянувшимися голыми ветвями к небу, к земле, к другим деревьям, так и не найдя опоры, застывшими в немом крике. Знали эти яблони — не дожить им до весны, грядёт жестокая зима.
— Дорожка… кровавая дорожка, — раздался с лежанки детский голос и женщина растапливающая печь, зябко повела плечами.
— Тебе вновь приснился кошмар? — подошла она к мальчику.
Худенькие пальчики тут же потянули её за прядь светло-серых волос.
— Мне снилось, как я иду по кровавой дорожке, — прошептал он.
Его взгляд стал мутным, задумчивым. Ведьма с беспокойством вгляделась в его худое лицо, синие узоры вен так были видны на его висках и у глаз. У мальчика всегда был болезненный вид, и бледность лица его так подчёркивали чёрные волосы, но стоило свету упасть на них, как некоторые из прядей отливали тёмно-красным цветом, словно вспыхивало в них пламя.
— Сделай так, чтобы я не видел снов, — приподнявшись на постели, попросил он.
Офелия обняла его, и мальчик зарылся лицом в пахнувшие полынью волосы ведьмы.
— Мне нельзя этого делать, — ответила она. — Да и люди должны видеть сны… это часть жизни.
— Но я не человек.
— Кто тебе это сказал? — Офелия присела рядом с ним.
Мальчик стал серьёзен, помрачнел.
— Она сказала мне.
По спине её прошёл холод, Офелия прикрыла глаза.
— Что ещё Она тебе говорила?
— Повторяет каждый раз: «я твоя тьма, я твоя смерть, я твоя жизнь и судьба. Ты мой родной, кровь от крови моей любви, жди меня и зови всегда». А потом Она появляется, тянется ко мне, а дотянуться не может. А я стою перед Ней в белом саване… а потом ухожу по дороге, иду, а под ногами хлюпает горячая кровь. Кровь эта течёт из быков, их головы отрублены, лежат на обочине, а изогнутые рога блестят под светом молний. Я смотрю на небо и вижу… — его голос понизился до хриплого шёпота. — И вижу, что неба нет. Там одна чернота, которая хочет затянуть в себя весь мир. И вот быки исчезают в красном тумане, а кровь с дороги каплями поднимается вверх. Я чувствую, что за мной кто-то стоит. Дует ветер, и я вижу, как на ветру, по обе стороны от меня, развиваются Её чёрные локоны. Знаю, что Она тянется ко мне рукой, чувствую от неё холод и просыпаюсь.
— Карнэ не причинит тебе вреда, — поцеловала ведьма его в
