опрометчивый друг», и утопил его.
– Ваша притча так же несправедлива к океану, как некоторые басни Эзопа несправедливы к животным. Океан – это великодушная стихия, и он побрезгует убийством бедняги, не говоря уже об издевке над ним. Но я не понимаю, почему вы говорите, что враждебность заложена в дружбе, а разорение в дружеской выручке.
– Я приведу наглядный пример, Фрэнк. Человек в нужде подобен поезду, сошедшему с рельс. Тот, кто ссужает ему деньги под проценты, тот по взаимной договоренности помогает вернуть поезд на рельсы, но потом, уладив это дело, телеграфирует своему посреднику в тридцати милях впереди, возле обрыва, чтобы тот от его имени положил железную балку поперек рельсов. Скажу еще раз, ваш материально заинтересованный друг, который одалживает вам деньги по нужде, – это друг с враждебным намерением за душой. Нет, нет, я не признаю процентные ссуды и презираю проценты.
– Тогда, Чарли, не назначайте их. Дайте мне беспроцентную ссуду.
– Это опять-таки будет подаянием.
– Даже в том случае, если потом я верну деньги?
– В принципе, да, но без денежной выгоды для подающего.
– Но я нахожусь в жестокой нужде, поэтому не откажусь от подаяния. Встретившись с вами, Чарли, я с благодарностью приму ваше подаяние. Никакого взаимного унижения между друзьями.
– С возвышенной точки зрения на дружбу, как вы можете себе такое позволить, Фрэнк? Это крайне огорчает меня. Хотя я и не придерживаюсь мрачной мудрости Соломона, по которой в час нужды незнакомец становится лучше родного брата,[247] но полностью согласен с моим мудрым наставником, который в своем эссе о дружбе возвышенно объясняет, что если ему понадобится земное утешение, то он обратится не к своему небесному другу (то есть, духовному и интеллектуальному), а к земному другу (то есть, к деловому знакомому). Он совершенно ясно называет причину: поскольку высшая натура ни при каких обстоятельствах не снизойдет до материального блага и будет только раздосадована подобными требованиями, в то время как низшая натура, не способная подняться над жизненными обстоятельствами, будет склонна к этому.
– Тогда я буду считать вас не моим небесным другом, а вполне земным.
– Это будет мучительно для меня, но ради вашего блага я соглашусь на это. Значит, мы не душевные друзья, а деловые партнеры. Бизнес есть бизнес. Вы хотите получить деньги в долг: очень хорошо. По какому документу? Вы готовы платить три процента в месяц? Где ваши поручители или гарантии?
– Конечно же, вы не потребуете подобных формальностей от вашего старого товарища по учебе, с которым часто прогуливались в рощах Академии, обсуждая красоту добродетели и дар дружелюбия… особенно когда речь идет о столь незначительной сумме. Гарантии и поручительства? Пусть наши друзья детства и академические коллеги будут поручителями.
– Прошу прощения, дорогой Фрэнк, но наши студенческие товарищи будут худшими поручителями, а наши общие детские друзья вообще не дают никакой гарантии. Вы забываете, что теперь мы деловые партнеры.
– А вы, Чарли, со своей стороны забываете о том, что как ваш деловой партнер, я не могу дать вам никаких гарантий; моя нужда так неотложна, что я не могу обеспечить поручительства.
– Нет поручительства, нет и кредита.
– Тогда, Чарли, поскольку я не принадлежу к тому или иному типу друзей, которых вы определили, как насчет того, что я одновременно выступлю в роли заемщика и поручителя?
– Вы кентавр?
– Если этим все сказано, что мне толку от вашей дружбы, с какой стороны ни посмотреть?
– Толк есть в философии Марка Уинсома, низведенной до практического применения его прагматичным учеником.
– Тогда почему вы не добавите, что хорошего философия Марка Уинсома может сделать для меня? Ах, – с вопросительным разворотом к собеседнику, – что такое дружба без дружеской руки помощи и доброго сердца самаритянина,[248] готового поделиться своим кошельком, как и добрым вином!
– Ну же, мой дорогой Фрэнк, вам не к лицу подобное ребячество. Сквозь слезы человек не сможет найти верный путь в темноте. Я счел бы вас недостойным того искреннего дружеского расположения, которое питаю к вам, если бы считал, что дружба – это слишком высокий идеал, непостижимый для вас. Позвольте сказать, Фрэнк, что вы подвергнете тяжкому потрясению основы нашей взаимной любви, если повторите такую же сцену. Моя философия, в самом строгом смысле, учит откровенности в делах. Разрешите же теперь, в самое подходящее время, откровенно раскрыть некоторые обстоятельства, видимо, неведомые для вас. Хотя наша дружба началась с детства, не думайте, – по крайней мере, с моей стороны, – что она зародилась по неосторожности или по неразумию. Сказано же, что мальчики, – это маленькие мужчины. В детстве я выбрал вас в друзья, руководствуясь вашими достоинствами того времени, не последними из которых были ваши хорошие манеры, умение одеваться, репутация или материальное положение ваших родителей. Короче говоря, как и любой мужчина, который был мальчиком, я отправился на рынок и выбрал подходящий кусок баранины, не слишком постный, но и не особенно жирный. Иными словами, я увидел в мальчишке школьного возраста, который всегда имел немного серебра в кармане, разумную вероятность того, что вы не окажетесь в постной нужде или в жирном объедении. И если мое первоначальное впечатление не подтвердилось впоследствии, то лишь из-за каприза судьбы, демонстрирующей погрешность человеческих ожиданий, какими бы благоразумными они ни были.
– Какое хладнокровное разоблачение!
– Позвольте сказать, дорогой Фрэнк, что немного холодной крови в вашем пылком кровотоке не причинит вам вреда. Хладнокровие? Вы так говорите, поскольку мое разоблачение намекает на извращенную предусмотрительность с моей стороны. Но это не так. Мое обоснование для выбора по вашим достоинствам, о которых я упомянул, предназначалось исключительно для того, чтобы сохранить в неприкосновенности нашу хрупкую душевную связь. Ибо, – только подумайте об этом, – что может быть более оскорбительным для нашей деликатной дружеской связи в ранней юности, чем появление взрослого друга дождливой ночью с просьбой о займе в пятьдесят или сто долларов? Сможет ли наша хрупкая дружба вынести такой удар? С другой стороны, сможет ли деликатный друг, если он с годами сохранил свою деликатность, явиться с подобной просьбой? Разве вы рефлекторно не сказали бы самому себе на пороге, пока от отряхивается от дождя: «Я обманулся, я жестоко обманулся в этом человеке; это не настоящий друг, поскольку платоническая любовь не требует брачных обрядов»?
– Это не обряды, а дружеские права, жестокий Чарли!
– Понимайте, как хотите, но имейте в виду, что когда вы слишком назойливо провозглашаете эти «права», то потрясаете основы, о которых я говорил. Ибо теперь оказывается, что я, подружившись с вами в юном возрасте, построил красивый дом
