Русских. В Петербурге это дело не вызвало особенной радости; напротив Императрица, судя по запискам Храповицкого, обвиняла Чичагова в недеятельности и в уклонении от неприятеля. Делом при Эланде кончилась, можно сказать, кампания 1789 года для обоих корабельных флотов. Чичагов, соединясь с Козляниновым и простояв некоторое время пред Карлскроной, ушел к своим берегам. В конце августа часть шведского флота оставила было Карлскрону, с тем чтобы заставить русские суда, стоявшие у Паркалауда, очистить этот важный пункт, но вернулась без результата и даже до встречи с Русскими.
Галерный флот, под начальством Нассау-Зигена, как выше сказано, медлил прибытием. В Выборгской бухте стояло впрочем еще с осени прошлого года до 100 галерных судов, но должно быть на них особенно полагаться было нельзя[80]. Пользуясь отсутствием противодействия, Шведы сделались в шхерах при устье реки Кюмени полными хозяевами; заняли острова, настроили батарей и укрепились при Гёгфорсе почти до неприступности.
Только 4(15) августа произошло небольшое дело между шведской и русской флотилиями, в котором верх остался за последнею. Оно служило вступлением в единственное большое сражение этой кампании, происшедшее 12(23) августа при Руотсинсальме, или Роченсальме — иначе при Свенскзунде, — перстах в 25-ти от Фридрихсгама.
Шведы находились в позиции прикрытой островами, на которых было устроено множество батарей; проходы между ними были искусственно заграждены затопленными судами. Против Шведов действовали как гребная флотилия принца Нассау, так и отряд корабельного флота из эскадры адмирала Крюйза, под начальством генерал-майора Баллея. Он первый начал атаку в 10 час. утра, но не мог осилить неприятеля, и после больших потерь в 5 часов пополудни должен был отступить. Шхерному флоту принца Нассау нужно было предварительно уничтожить часть заграждений, что под неприятельскими выстрелами было сопряжено с крайними трудностями. Однако препятствие это было наконец устранено, не ранее впрочем как к 6-ти часам вечера. Семичасовой бой пред тем между Шведами и эскадрой Баллея обессилил первых, и они, быв атакованы по очищении прохода Hacсay-Зигеном, не могли долго держаться и должны были спасаться бегством. Прорыв заграждений сделал сопротивление и потому невозможным, что русские суда внутри шведских укреплений уже не страдали более от их огня. Жестокий бой продолжался до глубокой ночи; затем шведский флот ушел к Ловизе. Потери с обеих сторон были весьма значительны, но победа Русских не подлежала сомнению: ее сравнивали с Чесменской.
Роченсальмская битва привела к очищению опять русских пределов от Шведов. 21-го августа сделана была высадка русских войск с галерного флота у Бробю, в тылу неприятеля, и это движение привело к быстрому отступлению его сперва вверх по Кюмени, а потом и к полному оставлению русской Финляндии. Благодаря недеятельности русских начальников Густав мог уйти с своей армией восвояси без особых потерь. Между тем Императрица требовала усиленного преследования Густава.
«Хотя и сожалеем — писала она Мусину-Пушкину 26-го августа, — что скоропостижное бегство неприятельских войск упредило исполнение добрых распоряжений вами сделанных на атаку тех войск, но самый его побег доказывает большую поверхность нашу и крайнюю робость короля шведского; а потому сим вновь подтверждаем колико нужно есть пользоваться оным и идти Искать неприятеля в собственной его земле. Мы не. видим никакой в том препоны».
… «И так повторяем решительно — говорилось далее, — что вам надлежит внесть оружие наше в землю неприятельскую и пользуйся настоящими обстоятельствами при кратком времени для кампании остающемся поспешить простерти действия ваши до Гельзинфорса. Овладев местом сим овладеем мы почти всею Финляндией».
… «Таким образом если мир нами усердно желаемый и отдаляемый врагом нашим не ускорит при самых первых успехах, мы по крайней мере знатную часть войск наших расположим на зимния квартиры в шведской Финляндии, вместо того что остановяся на поспешном бегстве неприятельском и ограничив всю пользу от поверхности нашей настоящей охранением только собственных пределов наших, в существе мы гораздо меньше прошлогоднего выиграем и в следующем году паки с того же пункта начинать принуждены будем. Сие отнюдь бы не сходствовало ни с пользой Империи нашей, ни с славой нашей, ни с добрым именем оружия нашего»… «Объявляя вам, — повторяла Екатерина в третий раз, — решительную волю нашу на распространение действий противу неприятеля, не входим мы в подробные наставления»… и т. д.
И, тем не менее, ничего не было сделано. Все эти «решительныя» повеления самодержавной Императрицы оказывались бессильны, разбиваясь о совершенную апатию исполнителей этих велений. 9-го сентября принц Нассау был уже в Петербурге; в начале октября Мусин-Пушкин также покинул шведскую Финляндию. Чичагов ушел охранять берега Эстляндии и Лифляндии, которым не угрожала впрочем никакая видимая опасность. Не удивительно, что подобное равнодушие к высоким государственным задачам вызывало слезы на глазах деятельной Императрицы; не удивительно, что в минуту такого огорчения она находила, что все точно в заговоре с Густавом. Но то удивительно, что воля Екатерины, как в минувшем так и в этом году, обращалась в ничто пред упорной апатией Мусина-Пушкина, — и однако же целые два года Императрица выносила бездействие этого малоспособного и нерешительного генерала, погубившего можно сказать обе кампании и подготовившего Верельский, далеко не выгодный для России мир.
Кампания 1789 года кончилась тем же, чем кончилась предыдущая: Русские остались в своих, Шведы в своих границах. На следующий год приходилось начищать все снова.
* * *
Обозрев вкратце военные действия 1789 года, следует взглянуть и на политические меры русского правительства, получившие в первый год войны такое своеобразное развитие.
В этом отношении наученная опытом Екатерина в конце 1788 г. предоставила, как выше сказано, Финляндию своей участи. «Pourquoi tenir leurs becs dans leau? Зачем их обманывать? Я не могу им помочь», — говорила она Храповицкому. Спренгтпортен, поставленный теперь в число второстепенных отрядных генералов, фигурировал уже во время новой кампании значительно меньше. Вероятно достигнутые в 1788 году результаты поколебали высокое мнение о его способностях и пользе им приносимой, хотя впрочем люди его кружка старались еще выставлять его на показ. Кроме того он часто жаловался на болезни, иногда отказываясь от явки даже к Императрице. Затем после полученной при Паросальми раны он и вовсе выбыл с места действий[81]. Его заступил, хотя далеко не вполне, другой делец, его племянник, майор Егергорн, но уже на условиях совершенно иных. Ему и его землякам не только не оказывали особых отличий и не давали преимуществ, но даже не позаботились об обеспечении их денежного положения. Егергорн сам должен был просить о том как о милости, и только в половине года назначено жалованье ему и другим принятым в службу шведским беглецам. Императрица соизволила выдавать каждому
