пришел напомнить мне об этом?
— И об этом тоже.
— А о чем еще? — насторожился Державин.
— Что отпуск твой кончается, я узнавал. Не забудь, завтра на службу! — Капнист присел рядом с ним на диван и положил руку на его плечо. Помедлив, спросил: — Ты-то как? Хочешь, завтра заеду за тобой, поедем вместе в Сенат.
Державин провел рукой по лицу и ответил тихо:
— Спасибо, сам доеду. Мне уже легче, Васенька. Ты ведь не знаешь: ко мне давеча жена приходила, утешала… И я понял, что нужно жить дальше, такова ее воля… — Он взглянул на испуганное лицо Капниста. — Ну, чего глаза таращишь? Радоваться надо! Говорю тебе, Пленира навестила меня. Простила, приласкала… и отпустила.
— Гаврила Романович, ты устал, приляг…
— Молчи! Я знаю, что мы с ней ТАМ встретимся. Помнишь стихи про ласточку? Я тогда конец не досказал:
Душа моя! Гостья ты мира:
Не ты ли перната сия?
Воспой же бессмертие, лира!
Восстану, восстану и я, —
Восстану, — и в бездне эфира
Увижу ль тебя я, Пленира?
Слезы вдруг потоком хлынули из глаз. Он приник к плечу Капниста и горько зарыдал, впервые после кончины жены.
***
Державин медленно возвращался к жизни. Перестал запирать окна и двери, начал читать журналы, ходить на службу. Но на его лице лежала постоянная тень страдания. Он сделался нелюдимым, ел что попало, путал время суток, часто отвечал невпопад. Друзья понимали, что ему срочно нужна перемена в жизни, некая встряска, которая могла отвлечь его от тяжелых мыслей.
Через несколько месяцев Василий Капнист и Николай Львов наперебой стали уговаривать его жениться на их молодой свояченице Даше Дьяковой: "Ведь пропадешь, Романыч, без женской заботы!" Он и сам понимал, что не сможет жить бобылем. Но… все-таки это немыслимо! Ему за пятьдесят, а ей…
— А ей, слава богу, двадцать седьмой годок пошел! — словно прочитав его мысли, сообщил Львов. — Старая дева! Но хороша… тут уж ничего не скажешь!
— Отчего же сия красавица до сих пор не замужем?
— Тебя ждет!
Как ни сопротивлялся Державин, но верно говорят: капля камень точит. В один прекрасный день друзья уговорили его отправиться в дом покойного обер-прокурора Алексея Афанасьевича Дьякова, в котором жила его младшая дочь Дарья. Капнист и Львов явились со своими семьями — женами и детьми. Нежно расцеловав младшую сестру, Александра и Мария принялись хлопотать в столовой, отдавая распоряжения слугам, а мужья увели детей в биллиардную, оставив Державина наедине с Дашей.
Высокая, тоненькая Дарья Алексеевна совсем не была похожа на маленькую уютную Плениру. Ничем она не напоминала и ту озорную девчонку-мармазетку, что когда-то путалась под ногами у взрослых. Перед ним стояла миловидная дама с большими серыми глазами и аристократическими чертами лица, строгость которых смягчал нежный округлый подбородок. Шелковистые русые волосы были зачесаны назад и скреплены шпильками на затылке в тяжелый узел. Державин глядел на нее и боялся заговорить, потому что она ждала от него каких-то важных слов, а он не был готов их произнести.
Дарья пришла ему на помощь:
— Рада видеть вас, Гавриил Романович. Сочувствую вашему неутешному горю… Но, поверьте, жизнь продолжается! Ваши стихи нужны Отечеству…
Он жестом прервал ее:
— Вы уж простите меня, Дарья Алексеевна, но будем говорить без предисловий. Так легче… Сестры, наверное, вам сказали, что я пришел просить вашей руки?
— А разве это не так? — растерялась она.
— Именно так. Я прошу вас стать моей женой! Но прежде чем вы дадите ответ, мне надо предупредить вас…
Она вдруг сделала шаг навстречу и поднесла ладонь к его губам.
— Молчите! Я понимаю, что не любовь, а величайшее несчастье привело вас ко мне. Вы — один из тех, кто любит только раз в жизни! И я никогда не смогу заменить вам Плениру. Именно это вы хотели сказать, не так ли?
Растроганный Державин обнял ее тонкий стан, привлек к себе.
— Дашенька… Пленира — на небесах, а мой земной путь еще не окончен. И его остаток я прошу тебя пройти вместе со мной.
Слезы переполнили глаза Даши и покатились по щекам. Всхлипнув, она спрятала мокрое лицо на его груди.
— Что же ты плачешь? — тихо спросил Державин. — Ответь, согласна или… нет?
— Конечно, да! — воскликнула она. — Тысячу раз — да! Гаврила Романович… Вы — лучший человек на земле… Клянусь, я буду вам хорошей женой!
***
Гавриил Державин и Дарья Дьякова обвенчались 31 января 1795 года. Пышной свадьбы не было. В глубине души Державин чувствовал вину, что так быстро нарушил траур по Кате, но жить один больше не мог: чувствовал себя камнем, брошенным в омут. С новой женой он не только обрел душевный покой, заботу и ласку, но и породнился с друзьями. Теперь три друга-поэта были женаты на трех сестрах. Завистники втихомолку осуждали его за скоропалительный брак, но почитатели радовались, что наконец кончилось его добровольное затворничество, что стал он появляться в свете, писать стихи.
К Дарье он был внимателен, баловал подарками, даже поэтическое имя ей придумал: Милена! Но так и не смог полюбить ее той пылкой, всепоглощающей любовью, какой любил свою первую жену. То ли постарел и с годами стал слишком холоден, а может, и впрямь был прирожденным однолюбом? Поначалу он надеялся, что Милена подарит ему детей, но и второй его брак тоже оказался бесплодным…
***
Между тем государыня вспомнила наконец о своем великом полководце. Ранее она не жаловала Александра Васильевича Суворова, считая его строптивым чудаком, который этим и обрел чрезмерную популярность в войсках. Но после Польского похода, в котором Суворов одержал важную для нее победу над восставшей армией Костюшко, отношение Екатерины к опальному генералу переменилось. Пусть Европа возмущается жестокими методами "русского варвара"… Победителей не судят! Суворова нужно поскорее приблизить к себе, пока на него не обратил внимания цесаревич Павел…
Разгромив Польское восстание, генерал-аншеф Суворов отправил Екатерине депешу, в которой значилось только три слова: "Ура! Варшава наша!" Государыня ответила столь же лаконично: "Ура! Фельдмаршал Суворов!"
***
На гребне славы, в новом воинском чине, Александр Васильевич триумфально возвращается в Петербург, где его ждут слава, награды и ордена. Словно стараясь загладить обиду, нанесенную полководцу после взятия Измаила, Екатерина жалует ему алмазный бант к треуголке, имение Кобринский Ключ в Белоруссии, осыпает милостями и сажает подле себя на званых обедах, не обращая внимания на кислую физиономию Зубова. Как признание заслуг нового фельдмаршала, следует распоряжение императрицы поселить его в Таврическом дворце —
