Зато Йоста и Ханна управлялись с ними мастерски, отделяя их палкой и кнутом небольшими группами, а собаки помогали отгонять их в сторону. Ханна держала на одном колене папку с листами бумаги, прихваченными сверху тесьмой, чтобы не улетели, а карандаш болтался у неё на шее на длинном шнурке. И видя, как она одной рукой управляет лошадью и держит бумагу, а другой орудует длинной палкой, да ещё при этом посвистывает, подавая команды собакам, Габриэль поняла — да ей всю жизнь нужно будет провести в этом седле, чтобы научиться такому! И в каком-то смысле она даже прониклась уважением к этой мрачной суровой женщине.
— Ну и как ваши успехи, синьорина Миранди? Что-то у вас невесёлый вид, — спросил Форстер, явно подтрунивая над её растерянностью.
— О, мессир Форстер, у меня на счету целых двадцать четыре овцы! — воскликнула она. — Но я очень надеюсь на то, что слухи о вашем богатстве сильно преувеличены, и мои шансы пересчитать их к концу этого лета не такие уж и маленькие.
Форстер рассмеялся, и добавил, чуть наклонившись к ней:
— Мне импонирует ваш оптимизм, Элья. Я понял, что просто так вы не сдадитесь. И ваше упрямство чем-то сродни моему.
— Вы снова путаете, мессир Форстер, на этот раз целеустремлённость и упрямство. Первое похвально, а второе… но не стоит об этом, — ответила она лукаво, — так вот, ваше упрямство, мессир Форстер… не будем говорить чему он сродни, но уж точно не моей целеустремлённости.
— Так я, по-вашему, упрям как баран? — он прищурился, едва сдерживая смех.
— Ну, это же не я спорила с синьором Грассо на ящик вина о… вы знаете о чём, — она метнула на него короткий взгляд.
— Целеустремлённость ведь от слова «цель», синьорина Миранди? — произнёс Форстер, ничуть не смутившись, и добавил, глядя ей прямо в глаза: — А цель, поверьте мне, того стоила!
…Да чтоб он провалился! Зачем он это говорит!
Кровь снова бросилась ей в лицо, и чтобы скрыть эту неловкость, Габриэль отвернулась к овцам и воскликнула:
— Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь! Мессир Форстер, вы, наверное, всегда крепко засыпаете после такого занятия!
— Засыпаю? — спросил он. — Почему?
— Вы никогда не считали овец, чтобы заснуть? — удивилась Габриэль. — Хотя… теперь понятно почему! А я вот засыпала на двадцать седьмой овце. Никогда бы не подумала, что стану делать это наяву. Надеюсь, я не впаду от этого занятия в летаргию!
Она отъехала и слышала, как расхохотался Форстер.
Когда с первым стадом было покончено, они направились вверх по склону горы. Напоследок Форстер поговорил о чём-то с пастухами и нагнал группу всадников чуть позже. Габриэль видела, как Ханна посмотрела на него, словно уловила что-то в его лице, а он ответил на её молчаливый вопрос:
— Волки. Видели у Трезубца и по ту сторону от реки.
Ханна кивнула и лишь поправила на плече ружьё.
Они взбирались выше и выше, и Габриэль почувствовала, как кружится голова и дышать стало труднее, только она всё равно старалась не показывать Форстеру своей усталости. Но наверное, он догадался и так, потому что, махнув остальным, чтобы продолжали путь, остановил Виру, и сказал:
— Погодите минутку, я хочу вам кое-что показать.
Он развернул лошадей, и Габриэль увидела долину с высоты. Пока они ехали вверх по склону, она ни разу не обернулась, и сейчас сильно удивилась — перед глазами раскинулась необыкновенная панорама.
Зажатая между двух хребтов, изумрудная долина с разбросанными каплями озёр, лежала словно в чаше.
— Это Большой Волхард, это Малый, там Главный дом — видите крышу? А дальше за озером — Эрнино, — Форстер указала в другую сторону, на три заснеженных пика Трамантино Сорелле, — а это сёстры: Анна, Бьянка и Перла…
Форстер говорил неторопливо, и в его голосе сквозила какая-то теплота и мягкость, а может это была просто гордость и любовь к своей родине. Габриэль внезапно повернулась, и посмотрев ему в лицо, спросила:
— Почему вы сами объезжаете пастбища? Вы ведь достаточно богаты, чтобы нанять управляющих и не заниматься этим лично? Вы могли бы вести праздную жизнь, такую как ведут столь не любимые вами южане… Жить в столице… Иметь большой дом. Но вы здесь, в этом пастушьем плаще… Скажите, вам ведь это просто нравится, да?
И кажется, она впервые увидела его настоящее лицо, потому что слишком внезапным был её вопрос, а Форстер не успел скрыть за привычной усмешкой своих истинных мыслей.
— Только скажите честно, — добавила Габриэль абсолютно серьёзно.
Он посмотрел ей в глаза, будто пытаясь разгадать, что скрывается за этим вопросом.
— Я горец, синьорина Миранди. Горец до мозга костей. До самой последней капли крови во мне. Так что да, наверное, мне это нравится, — ответил Форстер, и в голосе его прозвучала гордость за эти слова.
— Я помню, Натан сказал: «Эти горы у нас в крови»…
— Натан — мудрый человек.
— Тогда, простите моё любопытство, — произнесла Габриэль, чуть отпуская повод, и позволяя лошади тянуться за травой, — но как вы оказались в королевской армии и, уж тем более, в Бурдасе? Если все здесь считают южан захватчиками, как вы сами могли присягнуть чужому королю и стать колонизатором? Стать тем, кого ненавидите в южанах? Ведь для Баркирры нет разницы: гроу или туземцы Бурдаса. Южане захватили и тех, и других.
— Почему вы хотите это знать? — спросил Форстер, вглядываясь в её лицо слишком пристально.
— Может, я пытаюсь понять причину такой…
Она сделал паузу, чтобы подобрать слово, но Форстер её опередил.
— …двуличности? — усмехнулся он криво.
— Я хотела сказать «такой странной позиции», — усмехнулась в ответ она, — но раз вы сами решили это назвать двуличностью… так что вас подвигло присягнуть королю?
Форстер посмотрел в сторону Волхарда, по его лицу было понятно, что этот вопрос пробудил в нём какие-то, может быть, не совсем приятные воспоминания, но потом он пожал плечами и ответил с каким-то напускным безразличием:
— Молодость, глупость, идеалистичность, самоуверенность, любовь… выберите любое. Хотя, мной двигало примерно то же, что движет вами сейчас, когда вы пылко отстаиваете свои южные принципы и веру в большую любовь. С возрастом это проходит.
— Вы говорите так, словно вы — дед Йосты и вам сто лет! — фыркнула Габриэль. — Как вы мне там сказали? «Я не стар, не уродлив, я приятный собеседник…», а теперь вы ссылаетесь во всём на свою прошлую молодость, будто она вина всех ваших бед? Я думала, вы будете более честны! А уж приравнять глупость к любви это, разумеется, признак мудрости!
…Милость божья! Ну, кто тянул её за язык!
— Ах вот как! — глаза Форстера снова вспыхнули, словно луч света упал на сапфировые грани. — Значит… вы не считаете меня старым? И значит вы, синьорина Миранди, слово в слово запомнили мою… страстную речь в вашем саду?
