Еще одно преимущество имел Сталин, прослушивая телефонные разговоры всех абонентов кремлевской АТС119.
Здесь надо заметить, что, кроме Бажанова, эти сведения никто не подтвердил. Допустим, что Сталин действительно прослушивал коллег. Тогда надо задаться вопросом: сколько времени он мог уделять этому? Очевидно, очень немного.
Кроме практической сложности прослушивания всех 80 абонентов «кремлевки», вызывает сомнение в реальности этого факта еще и то, что в разоблачительной антисталинской кампании Н. С. Хрущева, которую он вел, опираясь на данные советских спецслужб, не было даже намека на прослушку. Поэтому можно сделать вывод: технически и с учетом сложившихся отношений в руководстве Сталин мог прослушивать коллег, но затем отказался от этого, поручив дело профессионалам.
Заглянем на минутку в сталинский кабинет на пятом этаже в здании на Старой площади, куда ЦК переехал летом 1923 года. Здесь вплоть до 1991 года размешалось руководство Коммунистической партии, а потом — администрация президента России.
Чтобы попасть в кабинет генерального секретаря, надо пройти через помещение, где размещены его секретари Мехлис и Каннер, а оттуда — в комнату курьера и только затем — в кабинет Сталина.
Из этого кабинета можно пройти в просторную комнату, смежную с кабинетом Молотова, здесь Сталин и Молотов по нескольку раз надень встречаются и обсуждают разные вопросы.
Кабинет Сталина, с дубовыми панелями, большим письменным столом, книжными шкафами и столом для заседаний, находится внутри своеобразной крепости. Сюда можно войти, только предварительно предупредив хозяина по телефону.
Заседания Политбюро проходили в Кремле в здании Совнаркома. Троцкий приходил на них точно к десяти часам, «тройка» обычно задерживалась минуты на три.
Входя, Зиновьев старался не смотреть на Троцкого, а тот тоже делал вид, что занят чтением бумаг. Зато Сталин подходил к Троцкому и размашисто, как старый друг, протягивал руку. Конечно, это была игра.
Вел заседания Каменев. Сталин часто вставал, прохаживался вдоль стола и дымил трубкой.
Троцкий, самый популярный в стране человек (после Ленина), здесь был одинок и порой демонстративно читал английский словарь, выражая свое высокомерие.
Впрочем, и Сталин должен был чувствовать себя в Политбюро одиноким. В его ближний круг входили совсем другие люди.
К этому периоду относится следующее воспоминание Л. М. Кагановича, который тогда заведовал Организационным отделом ЦК: «Это был железный, твердый, спокойный, я бы сказал, внутренне выдержанный, мобилизованный всегда человек. Он никогда не выпустит слова изо рта, не обдумав его. Вот Сталин для меня. Я всегда его видел думающим. Он разговаривает с тобой, но в это время думает. И целеустремленный. Целеустремленный. Это было у него всегда, все периоды. Разные периоды. Но в зависимости от условий, от обстоятельств у него были разные и настроения, и отношения, и действия. Для меня, например, самым приятным, ну, таким любовным периодом отношений был период моей работы с 1922 по 1925 год. В этот период я у него часто бывал, часто захаживал. Он занимался организаторской работой очень усиленно. Я был его рукой, так сказать, это описано у меня в воспоминаниях очень подробно.
Это был период, когда мы работали сначала на Воздвиженке, а потом переехали на Старую площадь, засиживались до двенадцати, до полпервого, до часу, потом идем пешком в Кремль, по Ильинке. Иду я, Молотов, Куйбышев, еще кто-то. Идем по улице, помню зимой, он в шапке-ушанке, уши трепались… Хохочем, смеемся, что-то он говорит, мы говорим, шутки бросаем друг другу, — так сказать вольница. Посмотрели бы со стороны, сказали: что это за компания? Охраны почти не было. Совсем мало было. Ну, один-два человека шли, все. Даже охраны мало было. Этот период такой был. Веселый период жизни. И Сталин был в хорошем настроении. Мы засиживались иногда в застолье…»120
Со временем «своих» людей в окружении Сталина становилось все больше, а число «чужих» сокращалось. Он широко пользовался правами генеральского секретаря, утверждал кадровые назначения, не советуясь с товарищами по «тройке», чем вскоре вызвал возмущение Зиновьева, который обратился к Каменеву, чтобы организовать защиту от «диктатуры Сталина».
Вскоре группа членов ЦК (Зиновьев, Бухарин, Орджоникидзе, Ворошилов, Фрунзе, Лашевич, Евдокимов и др.), отдыхавших в Кисловодске, будучи на прогулке в одной из горных пещер, обсуждала, как упразднить Оргбюро и реорганизовать Секретариат, сократив полномочия Сталина.
И только один Ворошилов высказался категорически против. Остальные в разной степени были готовы принять идею реорганизации ради «примирения».
Сталин ответил на это предложение, переданное через Орджоникидзе, коротким и насмешливым письмом: «Бухарину и Зиновьеву. Письмо ваше получил. Беседовал с Серго. Не пойму, что именно я должен сделать, чтобы вы не ругались, и в чем, собственно, тут дело? Не думаю, чтобы интересы дела требовали маскировку. Было бы лучше, если бы прислали записочку, ясную, точную. А еще лучше, если переговорим при первой возможности. Все это, конечно, в том случае, если вы считаете в дальнейшем возможной дружную работу (ибо из беседы с Серго я стал понимать, что вы, видимо, не прочь подготовить разрыв, как нечто неизбежное). Если же не считаете ее возможной, — действуйте, как хотите, — должно быть, найдутся в России люди, которые оценят все это и осудят виновных.
Дней через 8–10 уезжаю в отпуск (устал, переутомился). Всего хорошего.
И. Сталин. 3/VIII-22
P. S. Счастливые вы, однако, люди: имеете возможность измышлять на досуге всякие небылицы, обсуждать их и пр., а я тяну здесь лямку, как цепная собака, изнывая, причем я же оказываюсь „виноватым“. Этак можно извести хоть кого. С жиру беситесь вы, друзья мои»121.
Видно, что Сталин уверен в своих силах и сильно удивлен позицией Зиновьева, ведь Троцкий еще очень силен, занимает ключевой пост наркома по военным и морским делам. Чуть позже он получил письмо от Зиновьева и ответил более спокойно. Возразив на упрек, что он единолично «решает вопросы», объяснил, что не держится за место секретаря.
Вторая важная тема, затронутая Сталиным в этом письме, — положение в Германии, где немецкие коммунисты готовили революцию. Он скептически оценивает их возможности.
В этом он, похоже, в принципе повторяет свои доводы по поводу шапкозакидательской позиции ЦК во время Польской войны 1920 года.
Дело втом, что в Германии росло напряжение. Началось с решения репарационной комиссии Антанты (9 января 1923 года), что Германия не выполняет своих обязательств. Уже 11 января французские и бельгийские войска начали оккупацию Рура, экономического сердца Германии. В ответ германское правительство призвало население к пассивному сопротивлению и саботажу. Фактически началась война «невоенными средствами». Оккупационные власти прибегли к репрессиям и выселили из Рура 130 тысяч человек, открыв целый пересыльный этап.
В июне 1923 года III пленум ИККИ заявил, что Коммунистическая партия Германии должна быть готовой «уже завтра победить буржуазию, совершив пролетарский переворот». В Москве отдавали себе отчет, что новая революция в Германии может втянуть СССР в войну, к которой он не готов. Но идея мировой революции еще господствовала в умах российских коммунистов, и они не боялись погибнуть во имя высокой цели.
