Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
Унаследовавший после Сергея Михайловича Влахернское его сын Михаил умирает в следующем, 1860 году, имение достается семнадцатилетнему племяннику старого князя, тоже Сергею Михайловичу, последнему его владельцу: в 1917 году он сдал Кузьминки новой власти.
В начале нынешнего века в Кузьминках побывал известный художественный критик Сергей Маковский. В опубликованном журналом «Старые годы» (1910, № 1) его очерке отразилось грустное впечатление, какое произвели на него запущенность и упадок усадьбы, еще так недавно – на памяти его поколения! – блиставшей чистотой и порядком. Он рассказывает о «полувысохших прудах, поломанных ветром вековых липах, заросших цветниках, беседках с полусгнившими скамьями». В барском доме, флигелях, служительских помещениях, в переделанных оранжереях поселились дачники – «чеховские интеллигенты», как их назвал Маковский. «В княжеском дворце, – вздыхает он, – нет следа прежней мебели: ее заменили венские стулья и обывательские столы». Но особенно огорчила знатока искусств «варварская реставрация с золочением» в церкви, не оставившая следа прежних росписей и стильного убранства…
У въезда в усадьбу сто лет назад еще стояли чугунные ворота, «которые можно было принять за триумфальные», и даже полосатая будка, напоминавшая о громких временах, когда возле нее стоял часовой по случаю приезда кого-нибудь из царской семьи. Еще в девяностые годы старожилы рассказывали тому же Маковскому об оркестрах трубачей, игравших в нише павильона Конного двора, о ботиках с матросами на прудах, гуляньях с фейерверками и пушечной пальбой. В богадельне доживали век престарелые служители, свидетели дореформенных порядков, видевшие своими глазами княжеские выезды цугом, не понаслышке знавшие изнанку здешней блестящей жизни. Так было на заре века. Еще в 1911 году, когда в России праздновалось пятидесятилетие отмены крепостного права, публиковалось множество рассказов лиц, помнивших дореформенное время. Да и в деревнях, и по старым усадьбам еще были живы крепостные барские крестьяне и дворовые – свидетели этого прошлого. Рассказы их и воспоминания приходилось просеивать через критическое сито, отделяя правду от непроизвольно обволакивающих ее плодов легенды.
В наше время, в начале восьмидесятых годов, «свидетельства» старожилов, как правило, ограничиваются послереволюционным временем. Помню, как несколько лет назад я усердно искал на улицах прежней Рогожской-Ямской слободы старинного местного жителя, который бы что-нибудь помнил о прежнем слободском укладе, о последних ямщиках, о дореволюционной жизни слободы.
Ныне я удостоверяюсь в том, что в обиходной памяти и самых старых людей предельная точка отсчета – 1917 год, даже точнее – Октябрьская революция. В их рассказах о «будто бы» старом, дореволюционном времени, непроизвольно вводятся бытовые черточки первых послеоктябрьских лет. Корректируют такие хронологические смещения написанные по горячим следам хроники и воспоминания, ценные тем, что они как бы ставят вехи на историческом пути народа: оглядываясь на них, люди острее и глубже постигают смысл и направление своего продвижения в веках.
В отделе редких книг Библиотеки имени Ленина хранится альбом с гравюрами видов «Мельницы», подмосковной, принадлежащей князю С.М. Голицыну, изданный в Париже в конце первой половины прошлого века. Часть их утрачена – сохранилось всего семнадцать листов из двух с лишним десятков, – бумага сделалась ломкой, края листов помяты, но, вглядываясь в тщательно и с любовью воспроизведенные подробности пейзажей, оживленных добросовестно выписанными фигурками людей и сценками в парке, как бы погружаешься в прошлое, осязаешь жизнь далеких времен. Автору гравюр, художнику Рауху, было, вероятно, наказано передать будни усадьбы: на гравюрах нет ни пышных выездов, ни праздничной толпы. Зритель должен был видеть без помех торжественную красоту умело созданных живописных перспектив, отдельно стоящих вековых дубов, стройных колоннад и портиков дворца, церкви, павильонов и хозяйственных построек, украшенных лоджиями, куполками, лепными деталями.
На первом листе – въезд в усадьбу с торжественными воротами, копирующими, как упоминалось, сооруженные Росси в Павловском парке. По обе стороны ворот тянутся чугунные решетки с декоративными вазами и жирандолями – въезд по вечерам в торжественных случаях щедро освещался фонарями. За широким проемом между центральными колоннами ворот открывается перспектива прямой аллеи с видными вдали дворцом и колокольней церкви. По обе стороны аллеи – кущи парка с отдельными высоко взнесенными кронами старых деревьев. Перед воротами – обширная площадка: подъезжающему к усадьбе предоставлялось еще издали любоваться великолепием монументального въезда и, пожалуй, заранее проникаться почтением к небожителям, в чьи владения он собирался вступать! Надменно, подавляя пришельца своим величием, взирал на него с высоты герб хозяина – эмблема его наследственных прав и священных привилегий…
Старый дворец, первая половина XIX века
В сторонку от ворот отъехала пароконная коляска с поднятым верхом. Экипаж пуст, лошади укрыты попонами: седоки, вероятно, отправились на прогулку по парку, кучеру же надо ждать их возвращения. Ему кланяется крестьянин, опирающийся на посох, – не предлагает ли он ему место, где бы поставить лошадей и самому отдохнуть? В аллее – силуэты редких гуляющих, виден разносчик с лотком, у ворот – всадник, завершивший свою прогулку в парке, оттуда же идет франт в сюртуке и светлых панталонах…
Из всего, что воспроизвел художник на этой гравюре, не осталось и следа: как уже говорилось, на месте ворот – людный перекресток с троллейбусной остановкой и автобусами. Впрочем, и сейчас в стороне от проезжей части улицы высится небольшой обелиск, фигурирующий и на гравюре. Однако у него столь плачевный вид, что и определить трудно: старый ли это верстовой столб, какие ставили в старину у выездов поселков и городов, или остаток какого-то памятника? У художника же на одном из фасов обелиска прикреплено что-то вроде металлического венка и вокруг – чугунные двойные цепи на столбах…
На большинстве гравюр хоть где-нибудь да виднеются за деревьями или над другими постройками главки Влахернской церкви. Поставленная в центре усадьбы, рядом с барским домом, венчающим самое высокое место, она была, очевидно, видна отовсюду. Однако современному посетителю не так-то легко угадать в нескладном, квадратном здании, с как бы наугад пробитыми окнами прежнюю церковь, о пышности которой без малого два века пеклись владельцы усадьбы: то возводили колокольню, то перекладывали купол или пристраивали пышные парадные лестницы с трех сторон. Ныне церковь перестроена под общежитие и помещение автобусной станции; колокольня и промежуточная часть, соединявшая ее с основным храмом, снесены. Уцелели от прошлого его облика закругленные углы двухколонных портиков. Но вовсе рядом с ней в неприкосновенности сохранилась ризница необычной формы – это приземистое, круглое, суживающееся кверху здание с далеко выступающим свесом крыши и куполком, с четырьмя симметричными полуциркульными окнами.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
