Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
Все это уживалось у него со взглядами, не отличавшимися от фамусовских. Сергей Михайлович чурался нововведений и решительно не одобрял предоставленного (по терминологии того времени, «дарованного») университетам избирательного права, утверждая, что сие позаимствовано у немцев, «где не столько учености, сколько вольнодумства и своеволия»! Им даже был предложен проект назначения, вместо ректора, «постороннего университету чиновника»; князь ручался, что тогда «Московский университет приобретет должную степень совершенства». Тут прямая перекличка со скалозубовским фельдфебелем, выдвинутым на роль Вольтера… Был, разумеется, этот доброжелательный, мирного склада человек, прирожденным душевладельцем, к тому же несметно богатым, взысканным личной дружбой царей, осыпанным наградами и придворными званиями. Но в памяти современников он все же запечатлелся своей гуманностью и демократизмом, тем, что полтора века назад квалифицировалось как филантропические наклонности. Князь Сергей Михайлович не чурался народа и сделал свои Кузьминки общедоступными: они стали с двадцатых годов популярным местом прогулок москвичей.
Но вернемся в Кузьминский парк, куда привлекало толпы москвичей, по образному выражению современника, «блистание всей роскошью природы и искусства, которые во Влахернской так дружно идут рука об руку».
Особенно изумляли посетителей необыкновенная чистота и порядок, в которых содержался весь сад, от едва заметной тропинки до великолепных аллей и полян, от маленького скромного мостика до роскошного портала, гротов, беседок…
«Парк поражает чистотой всякого посетителя, – читаем у другого хрониста, – дорожки подметены, посыпаны красным песком, борта дорожек правильно обрезаны, везде стоят чугунные лавочки и диваны для отдыха гуляющих».
Помимо цветников, газонов и подстриженных аллей Кузьминки славились и оранжереями. По описи 1829 года, в княжеском «тепличном хозяйстве», как сказали бы мы сейчас, значилось: «152 лимонных дерева, 291 померанцевых, 26 апельсиновых, 502 грушевых, 509 слив, 217 вишневых и 618 ананасных». Когда в Москву приезжали члены царского дома или «знатные иностранные персоны», плоды из Кузьминок шли к «высочайшему столу», а вообще оранжереи приносили владельцу до трех тысяч рублей дохода в год. Из записей того времени узнаем, что одних «приставленных к оранжереям рабочих» числилось тридцать человек. Были, кроме них, садовники и «помогающие крестьяне». Последних, по-видимому, не считали!
Однако не одни красоты природы и архитектуры влекли во Влахернское посетителей. Хозяин имения был охоч до празднеств, устройства всяких, по-нынешнему, аттракционов, а предлогов для них было предостаточно. Как уже говорилось, владельца имения навещали «высочайшие особы», что всегда было поводом для устройства пышнейших встреч, торжественных богослужений и народных гуляний с иллюминацией, музыкой и фейерверками. Без них не обходилось ни одно семейное торжество – именины, рождения, всякие крестины и памятные дни.
Посетителей в парке бывало множество, хотя Кузьминки, по старой терминологии, «находились на десятой версте от Покровской заставы» – путь, который большинству приходилось проделывать пешком. Правда, предков наших не отпугивали такие прогулки, и их, несомненно, поразило бы, как предубеждены против них иные из их потомков, наших современников.
В дни гуляний на пруду играла роговая музыка, явление уникальное, сугубо русское. В голицынском «хоре» ее исполняли сорок человек. Послушать роговой оркестр приезжали иностранные гости из Москвы, поскольку на Западе подобных инструментов не знали. Один из таких приезжих, маркиз де Кюстин, оставил описание рогового оркестра Кузьминок. Вот что он пишет:
«Жизнь музыкантов этого оркестра проходит в выдувании одной ноты. Производимые звуки совершенно подобны игре огромного органа, с той только разницей, что каждая нота кажется слитой с предшествующей и последующей, обстоятельство, которое производит резкое раздражение в ушах и создает какую-то монотонность. Все же игра обладает известным величием, особенно когда исполнители не видны. Когда же они видимы, невозможно умолчать о размышлениях, которые созвучны их гармониям. Видеть человеческую природу, таким образом используемую, вызывает мысли, совершенно противные восхищению, обязанному таким усилиям. Рога разной величины выдувают высокие ноты. Рога для нижних нот положены на подставки или козлы…
Исполнители обычно худы и бледны, и я почти не сомневаюсь, что количество воздуха, которое поглощает инструмент в связи с практикой, нужной для усовершенствования в исполнении, должно вычеркнуть много лет из нормальной продолжительности их жизни».
Затруднительно справедливо оценить этот вывод. Действительно ли извлечение звуков из этих «труб», в сущности разных размеров обыкновенных охотничьих рогов, труднее и вреднее прочих духовых инструментов? Во многих мемуарах и дневниках иностранных путешественников, бегло знакомившихся с нравами и обычаями экзотической Московии, не редкость не только развесистая клюква, но и сквозящее в них намерение умалить или принизить, а то и исказить российские нравы, характер и обычаи. Яркий пример тому – книга известного путешественника маркиза де Кюстин, побывавшего в России по приглашению Николая I. В ней наряду с возмущением крепостными порядками и злоупотреблениями самодержавной властью немало несправедливых и предвзятых суждений о русском народе – того, что ныне получило название русофобии.
Но вернемся к отзывам москвичей, наперебой восхищавшихся порядком, царившим во время народных гуляний в Кузьминках.
«Здесь всему свое место, здесь самовары в одной роще, простой народ в другой, экипажи в стороне, нет ни дыма, ни пыли, и вы не увидите и не услышите таких сцен, которые, как бы хорошо ни обрисовывали характер и разгул простого народа, однако не всем могут понравиться. Здесь, напротив, в движении этой пестрой, разноцветной массы гуляющих, в этой музыке и в этих народных песнях – столько приличия и вместе скромной, благородной свободы, что остается только пожалеть, для чего под Москвой нет побольше таких праздников и гуляньев, где было бы столько простоты и истинно русского приволья и куда бы не сходились только и не съезжались для того, чтобы показать свои обновки».
Надо полагать, что в этих словах современника нет большого преувеличения. Вряд ли сюда добирались любители пображничать, которым незачем было покидать город, «идти за семь верст киселя хлебать». Думаю, что на пруды и в парки Влахернского устремлялась главным образом публика, ценившая не только красоту места, но и развлечения, доставляемые хозяином имения – музыку, катание на лодках и столь полюбившуюся нашим предкам со времен Петра «огненную потеху».
Со смертью многолетнего хозяина Кузьминок начинается постепенный упадок усадьбы. Скончался он за два года до отмены крепостного права, ознаменовавшей закат привольной жизни душевладельцев, и особенно того вельможного беззаботного существования, какому предавались обладатели тысяч и тысяч крепостных душ. Последней по времени архитектурной затеей старого князя был памятник Николаю I; после него уже ничего нового в Кузьминках не воздвигалось.
Инерция давно заведенных порядков продолжала некоторое время поддерживать жизнь усадьбы, однако с годами тут становится все малолюднее, хозяин уже не задает праздников. Пустуют дворец и Конный двор, уже не поновляются «Пропилеи» и березовая беседка на острове, зарастают не посыпаемые больше красным песком дорожки…
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
