На вид сестре Блейка нет и восемнадцати.
Блейк дергается и выпрямляется, отчего Натали тоже дергается. Ее передние зубы громко клацают по горлышку бутылки.
– Что-о? – спрашивает Блейк.
Его глаза мечут молнии.
– А ты что, не знал? – невинным тоном спрашивает Сара, делая вид, будто просто забыла ему рассказать.
Лучше бы ему не знать.
– Я чуть зуба не лишилась, – скулит Натали.
– Прости, дорогая. – Блейк торопливо целует ее в щеку и снова смотрит на сестру. – Сара, кто тебя «рогипнул»? Не пытайся пудрить мне мозги. Лучше расскажи все как есть… Потом что-то было?
На лице Блейка написан ужас.
Сара закатывает глаза. Либо она разыгрывает непонимание, либо действительно не понимает, насколько это серьезно.
– Да ничего не было. Со мной была Кайла. Она отвезла меня домой. Блейк, успокойся. Я не знаю, кто это сделал… Так о чем мы говорили? – спрашивает она, отводя внимание от себя.
– В случае чего я тебе помогу, – говорит Блейку Эндрю. – Если что-то узнаешь, обязательно сообщи мне. Таким шутникам надо кое-что отрывать.
Я легонько пихаю Эндрю локтем. Он понимает намек:
– Флорида – это опыт, но повторять его мне больше не хочется.
Эндрю даже не упоминает о той белобрысой суке, попытавшейся сделать ему минет. Это не тема для разговоров в пестрой компании. Представляю, как оживилась бы Натали и сколько домыслов родилось бы потом в ее голове. Мы еще несколько часов сидим в пустой гостиной и болтаем о разных пустяках. Около восьми вечера Блейк заявляет, что ему нужно отвезти Сару домой. Естественно, с ними уходит и Натали. Вскоре отбывают и остальные гости. Мы с Эндрю остаемся вдвоем. Пара новобрачных в их собственном доме.
Здесь нет ни спичек, ни зажигалки. Эндрю находит способ: идет на кухню и зажигает свечку от газовой плиты (газ, к счастью, уже подключен). Вскоре мы наслаждаемся пламенем всех трех свечей.
– Нам придется спать на полу? – спрашиваю я.
– Ни в коем случае. – Сдвинув стулья, Эндрю сооружает в центре гостиной импровизированную кровать. – Пока придется довольствоваться этим, – говорит он, проверив мягкость нашего ложа. – Спать на полу я не могу. Просыпаешься с задубевшей спиной.
– А правда странно? – улыбаюсь я, оглядывая голые стены и представляя, как бы они выиграли от картинок и фотографий.
– Что странно? То, что мы пока живем без мебели и электричества? Пора бы к этому привыкнуть, – усмехается он.
Я встаю со стула и пересаживаюсь на устроенную им кровать. Тянусь к столику, опускаю палец в лужицу горячего парафина, капающего со свечи. Это немножко больно, но парафин быстро застывает. На кончике пальца образуется парафиновый панцирь.
– Я не про мебель. Про этот дом. Про нас. Вообще про все.
– Надеюсь, странно в хорошем смысле слова? – спрашивает Эндрю.
– Конечно, – улыбаюсь ему я.
В доме тихо. Только свечи потрескивают. По стенам пляшут громадные тени. Слегка пахнет моющими и чистящими средствами.
– Эндрю, спасибо тебе за переезд сюда.
Он тоже садится, и теперь мы оба смотрим на свечи и танцы теней.
– А где мне быть, как не рядом с тобой?
– Ты ведь понимаешь, о чем я.
Держу ладонь над пламенем. Хочу проверить, на какой высоте ее начнет обжигать и как долго я смогу это выдержать.
– Понимаю, но мое понимание ничего не меняет, – говорит он.
Убираю ладонь и смотрю на Эндрю. Оранжевый свет свечей смягчает черты его лица. Даже со щетиной, которую он вновь перестал брить.
– Кэмрин, мне нужно кое-что тебе сказать.
Меня сразу настораживает тон его голоса. Я замираю.
– Что… Нет, как мне понимать это твое «кое-что сказать»?
Почему я так нервничаю?
Эндрю садится в свою обычную позу, подтянув колени к подбородку. Он смотрит на пламя, совсем недолго, несколько секунд, но мне и они кажутся вечностью.
– Эндрю!
Не выдержав, я поворачиваюсь к нему. Его кадык дергается. Он сглатывает и только потом говорит, глядя мне в глаза:
– У меня снова стала болеть голова…
Мое сердце уходит в пятки. Я боюсь, что меня сейчас вытошнит.
– Давно? – едва слышно спрашиваю я.
– Нет. С понедельника. Но я уже договорился о встрече с врачом. Его порекомендовала мне твоя мама.
Как он мог скрыть это от меня? У меня начинают дрожать руки.
– Я попросил твою маму не говорить тебе, чтобы не портить радость нашего переезда.
– Ты должен был сказать мне.
Эндрю пытается взять меня за руку, но я отталкиваю его руку и встаю:
– Почему ты скрывал от меня, что у тебя болит голова?
Моя собственная начинает кружиться.
Эндрю тоже вскакивает, но не пытается подойти ко мне:
– Я уже объяснил. Я не хотел…
– Да плевать мне на переезд! Ты должен был сказать!
Хватаюсь за живот и наклоняюсь. Удивительно, что меня до сих пор не вывернуло. Нервы так натянуты, что мне кажется, они уже начинают рваться.
– Этого не может быть… – Мне больше не сдержаться. Я реву во весь голос. – Почему все повторяется?
Эндрю подбегает ко мне, обнимает и крепко прижимает к себе. Очень крепко.
– Головные боли еще ничего не значат, – говорит он. – Честное слово, Кэмрин, сейчас ощущения совершенно иные. Голова болит, но совсем по-другому.
Более или менее справившись со слезами, я поднимаю глаза и смотрю на него.
Эндрю держит мое лицо в ладонях и слегка улыбается.
– Детка, я знал, что твоя реакция будет такой, – тихо говорит он. – К врачу я поеду в понедельник. Не хочу, чтобы эти четыре дня превращались для тебя в пытку… Я чувствую себя совсем не так, как тогда. У меня иные ощущения. Сосредоточься на этом слове. Я говорю тебе правду.
– Правду? А может, ты всего лишь пытаешься успокоить меня?
Почему-то я укрепилась в этой мысли. Высвобождаюсь из его объятий и начинаю мерить шагами нашу пустую гостиную. Хожу, прижав руку к губам. Мне никак не унять дрожь.
– Я тебе не вру, – говорит Эндрю. – Со мной все будет в порядке. Организм мне это подсказывает. Ты должна верить мне.
– Не могу! – кричу я. – Понимаешь? В этом я не могу верить тебе.
Он задумчиво смотрит на меня. В его взгляде есть что-то еще. Любопытство. И тревога.
Я знаю: Эндрю хочет, чтобы я взяла себя в руки и задумалась над его словами. Но у меня не получается. На языке вертятся совсем другие слова, и если я их произнесу, они больно его заденут. Всего лишь слова, порожденные злостью и душевной болью. Где-то в глубине души мне хочется взять на себя роль Бога или всемогущего существа, способного приказать головным болям убираться ко всем чертям и больше не показываться.
