Стоило Хоакину допеть, и весь зал взорвался аплодисментами и криками «браво».
Рюмон, Тикако и даже Риэ от души хлопали старому певцу. Только Синтаку оставался безучастным ко всему происходящему и в момент всеобщего оживления лишь удивленно смотрел на соседей по столу.
Кадзама, поддерживая Хоакина под локоть, помог ему спуститься со сцены. Лавируя между столиками, он привел его к тому месту, где сидел Рюмон и его спутники.
– Видите, он всегда в конце поет эту коплу,[64]потому его и прозвали Эль Оро,[65]– объяснил Кадзама.
Покачиваясь, Хоакин оперся о Рюмона. И тому в нос ударил запах вина.
Рюмону пришлось поддержать Хоакина, чтобы тот не упал. То, что на расстоянии казалось повязкой на глазу, на самом деле оказалось кружком, вырезанным из матерчатой клейкой ленты, приклеенным поверх века.
Внезапно Хоакин с неожиданной силой схватил Рюмона за руку.
– Это мое… мое… а ну отдай… это мое, – выкрикивал он нечленораздельно, не ослабляя хватки.
Рюмон, не понимая, чего от него хотят, мягко, но решительно отстранил его. Тот уронил трость на пол и протянул дрожащую руку к груди Рюмона.
Рюмон скосил глаза. Хоакин пытался схватить выглядывавший из-под рубашки кулон, тот самый кулон.
Рюмон взял Хоакина за запястье:
– Нет, Хоакин, нельзя. Пел ты прекрасно, но этого я тебе подарить не могу. Это мне осталось от матери, – объяснил он ему тоном, каким говорят с детьми.
Кадзама прошептал что-то Хоакину на ухо.
Хоакин, будто опомнившись, хрипло рассмеялся:
– Ах вот оно что… ну прости, прости. Меня что-то немножко разобрало от вина. У тебя вон какой редкий кулончик, я и обознался. От матери, говоришь, осталось?
Рюмон не сводил глаз с Хоакина. Сердце его учащенно забилось.
– От матери. Послушай, Хоакин, тебе что, приходилось его видеть?
– Да нет. Показалось просто. Не обращай внимания.
Кадзама шепнул Рюмону на ухо:
– У этого старикана уже давно с головой не все в порядке. Когда он, конечно, не поет канте. Вы уж его простите.
Рюмон вдруг увидел, что Тикако как завороженная не сводит глаз с его кулона.
Рюмон, как ни в чем не бывало, спрятал его под рубашку. Лицо Тикако стало мертвенно бледным, как оштукатуренная стена.
К ним подошли те двое, что стояли у стены.
Тот, который был похож на Маккенроя, заговорил:
– Ола, Кадзама. По-моему, уже хватит, что скажешь? Давай-ка теперь съездим кое-куда вместе. И давай обойдемся без лишних слов – Риэ тебе наверняка уже все сказала.
Рюмон вмешался:
– Я японский журналист, моя фамилия – Рюмон. Я не могу молча смотреть, как арестовывают моего друга. Объясните мне, в чем дело?
Мужчина с кайзеровскими усами сурово взглянул на него:
– Я – майор службы безопасности Клементе. Это – следователь национальной полиции Барбонтин. Здесь, в этой стране, у вас нет никаких полномочий, будь вы журналистом или даже полицейским. Если у вас есть какие-нибудь претензии, можете заявить об этом через ваше посольство.
Риэ придержала Рюмона за руку:
– Я вам потом все объясню… – Затем, повернувшись к Клементе, добавила: – Господин Рюмон – чрезвычайно влиятельный журналист в Японии. Не забывайте, что, если вы поведете следствие, нарушая законы, это отразится на отношениях между нашими странами.
Клементе выслушал ее с бесстрастным лицом, потом сказал:
– А тебе не кажется, что, обманув нас, ты уже испортила отношения между нашими странами? На первый раз, так уж и быть, я тебя прощаю.
Клементе и Барбонтин взяли Кадзама за локти и вывели из «Лос Гатос».
Синтаку, который до тех пор не участвовал в разговоре, вдруг бодро произнес:
– Пускай его в полиции проучат – такие паразиты, которые наживаются на своих же братьях-японцах, сами на это напрашиваются. Это послужит ему хорошим уроком.
Риэ сердито взглянула на Синтаку:
– Он вовсе не плохой человек. И сейчас из него просто козла отпущения делают.
Рюмон уже открыл рот, чтобы расспросить, в чем дело, но передумал, заметив, что Хоакин эль Оро, который до того пил вино, облокотившись о стойку, теперь, покачиваясь из стороны в сторону, направился к выходу.
Извинившись перед Риэ, Рюмон встал и бросился за Хоакином.
Он догнал его у выхода:
– Хоакин, твое канте было просто замечательное. Я хочу в ближайшее время пригласить тебя спеть на одной хуэрга,[66]как мне с тобой связаться?
– Спроси здесь, в кабаке, – они знают, – ответил Хоакин, дыша алкоголем. Затем, ткнув пальцем Рюмону в грудь, облизнулся.
Рюмон достал кулон и показал его Хоакину.
– Скажи мне, Хоакин, ты точно раньше такого не видел? – спросил Рюмон, но Хоакин лишь пожал плечами и повернулся к нему спиной. Открыв палкой дверь, он, пошатываясь, удалился.
Обескураженный, Рюмон повернулся, чтобы пойти назад, и случайно задел рукой какого-то человека в очках и в охотничьей кепке. Это был очень худой человек, одетый в пуховую куртку.
Рюмон сказал «пардон» и посторонился, пропуская его. Мужчина, ничего не ответив, ушел вслед за Хоакином.
Рюмон вернулся к столику. Поскольку концерт уже закончился, публики значительно поубавилось и гомон тоже поутих.
Рюмон наконец услышал рассказ Риэ со всеми подробностями.
Его сильно встревожило, что Кадзама и Риэ оказались втянуты в борьбу между ГАЛ и ЭТА. Хорошо бы все это обошлось без осложнений…
Синтаку с серьезным видом обратился к Риэ:
– А я так скажу – в политические проблемы этой страны лучше не соваться. Не лучше ли вам поскорее вернуться в Японию и предоставить Кадзама выпутываться самому?
– Ну не могу же я оставить моего друга!
– Но ведь…
Теперь Синтаку начнет снова, а Риэ опять примется возражать…
Улучив момент, Тикако тихо спросила:
– Послушай, а этот кулон у тебя на груди, он правда память о твоей матери?
Рюмон кивнул:
– Да, я совсем забыл тебе сказать. Не исключено, что он – точная копия того кулона, который мне нарисовал Куниэда Сэйитиро.
– Но тогда получается, что тот японский доброволец, Сато Таро… – начала Тикако и прикусила губу.
22
Послышался электронный сигнал.
