Рюмон Дзиро открыл глаза и нажал кнопку на наручных часах.
Включив верхний свет в номере, он посмотрел, который час. Было шесть утра. Он спал всего часа три. Голова была как в тумане.
Достав из холодильника банку пива, Рюмон отпил немного, и в голове слегка прояснилось.
Вчера вечером, выйдя из «Лос Гатос», они все вместе дошли до машины Синтаку Харуки. Место, где она стояла, было довольно бойким, но, по счастью, с ней ничего не случилось.
Синтаку отвез Ханагата Риэ до улицы Принсипе, затем подъехал к гостинице «Мемфис» на Гран Виа. И пока Тикако не скрылась в вестибюле «Мемфиса», а Рюмон не вошел в двери отеля «Вашингтон», Синтаку стоял, не двигаясь у своей машины. Казалось, он боялся, как бы Рюмон не пошел в «Мемфис» за девушкой.
Придвинув к себе телефон, Рюмон достал записную книжку.
Разница во времени между Испанией и Японией исчислялась восьмью часами, а это значит, что в Токио уже был третий час дня.
Директор компании «Дзэндо» Кайба Кивако каждый день в два часа садилась за чаепитие в председательском кабинете и пила маття,[67]специально приготовленный для нее секретаршей. Рюмон знал об этом. Именно в это время ее было легче всего застать.
Как он и ожидал, к телефону подошла секретарша и сразу соединила его с Кивако.
– Алло-о? Да, это я. Ты откуда звонишь?
– Из Мадрида. Простите, что отвлекаю вас от чаепития.
– Ничего. Ну, Дзиро, как у тебя дела?
– Неплохо. Мне нужно у вас кое-что спросить. Сейчас можно?
– Конечно можно. Только ты, как всегда, спешишь. Хоть бы о погоде для начала поговорил.
– У нас тут погода какая-то непонятная, вот уже три дня чистого неба не видно. Довольно тепло, и время от времени поднимается сильный ветер. Говорят, такая погода продлится еще какое-то время.
Кивако вздохнула:
– Ты словно прогноз погоды сообщаешь. Ладно, давай задавай быстрей свои вопросы и дай мне спокойно попить чаю.
– Простите. Я хотел узнать у вас о моих дедушке и бабушке. Вы ведь говорили, что когда-то давно они чем-то помогли вам. И если я правильно понимаю, чтобы вернуть им долг, вы помогали и моей покойной матери, и отцу, и мне самому. Не правда ли?
– Все правильно, но что это ты вдруг заинтересовался ими? Это что, как-то связано с твоей командировкой?
– Именно это я и хочу понять. Деда моего, насколько я знаю, звали Нисимура Ёскэ. Вы помните имя бабушки?
– Конечно помню. Сидзуко.
– Сидзуко? Вы уверены?
– Уверена. По иероглифам – «тихий» и «ребенок». Но почему тебя это интересует?
– Подождите, у меня еще один вопрос. Вам случайно не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь называл их по-испански – Рикардо и Мария?
Кивако ответила не сразу.
– Прежде чем я отвечу на твой вопрос, скажи мне, почему тебя это интересует. Не скажешь – я тебе тоже ничего не расскажу.
Рюмон перехватил трубку покрепче:
– Я видел в Саламанке список бойцов, сражавшихся в Интернациональной бригаде на стороне Республики во время гражданской войны. И в реестре значились двое мексиканцев, Мария Нисимура и Рикардо Нисимура.
– В списке Интернациональной бригады? Нисимура?
– Да. Вам это случайно ничего не говорит?
Кивако снова на некоторое время замолчала, потом проговорила тихо:
– Вот что… Ты нашел там их имена… Ну тогда, наверное, скрывать смысла нет. Я расскажу.
Рюмон перевел дыхание.
– Пожалуйста, расскажите.
– Ты ведь знаешь, что я в молодости училась в Париже?
– Да, слышал.
– Это было… подожди… в январе четырнадцатого года эры Сёва.[68]В кафе на Сен-Жермен-де-Пре мы познакомились с супругами Нисимура.
– Мы? Кого вы имеете в виду?
– Меня и моего покойного мужа, Игараси Кёскэ. Он в то время был главой парижского отделения Това Цусин.
– Об этом я знаю.
– Нисимура и его жена говорили, что приехали из Мексики, чтобы учиться живописи. Но я ни разу не видела, чтобы они держали в руках кисть, да и пальцы у них всегда были, как у музыкантов. По рассказам других японцев, живших в Париже, Ёскэ с женой в конце предыдущего года бежали во Францию из Испании.
Пальцы Рюмона крепко стиснули трубку.
– Из Испании?
– Да. Между Республикой и армией мятежников было заключено соглашение о выводе из страны иностранцев-добровольцев, и осенью тринадцатого года эры Сёва бригады распустили. В результате многие добровольцы, оставшись не у дел, перебрались во Францию.
– И среди них были мои дедушка и бабушка?
– Скорее всего. Они об этом не распространялись, да и я расспрашивать не стала, поэтому поручиться не могу. Но мне приходилось несколько раз слышать, как люди, которые, видимо, бежали из Испании вместе с ними, называли их Рикардо и Мария.
Рюмон встал с дивана. Он не мог оставаться на месте. Значит, правда – его дед с бабкой участвовали в испанской гражданской войне.
– В то время, – продолжала Кивако, – и я, и Игараси увлекались левыми идеями и поддерживали довольно тесные отношения с членами парижских антифашистских организаций. Поскольку мы ни от кого этого не скрывали, на нас косо смотрели люди из «Круа де Фё»,[69]несколько раз они нас чуть не линчевали.
– «Круа де Фё»?
– В буквальном переводе это, пожалуй, будет звучать как «Огненные крестоносцы». «Круа де Фё» – правая фашистская организация, которую основал некий де ла Рок. Много раз, когда нас окружали их люди, супруги Нисимура и их товарищи спасали нас от опасности. Ты слышал, что я была им обязана. Теперь ты знаешь чем – жизнью, не меньше.
Рюмон снова присел на диван.
Он и не думал, что Кивако была в прошлом так тесно связана с его дедом и бабкой.
– Значит, они и по приезде во Францию не оставили свою борьбу? Я имею в виду борьбу с фашизмом.
– Выходит, что так. В сентябре четырнадцатого года эры Сёва,[70]когда началась Вторая мировая война, супруги Нисимура ушли в подполье. Что касается меня, то я в январе следующего года, то есть пятнадцатого года эры Сёва, вернулась через Америку в Японию. Письмо из Мексики, если мне не изменяет память, пришло уже после войны. Они писали, что, вступив в ряды маки, сражались с нацистской Германией и после войны вернулись в Мексику.
