раз в жизни потратился и даже, подстрекаемый чудом любви, заказал сшить прекрасные наряды для себя и для Исидоры. Гости рано разошлись. Дон Маркос сам запер двери и закрыл ставни, оберегая не столько жену, сколько сундук, содержавший его деньги, который он велел поставить подле брачной постели.
Супруги легли опять, и в то время как дон Маркос не нашел всего, что думал найти, и, быть может, начал уже раскаиваться в том, что женился, Марсела и Инес сетовали промеж себя на дурной нрав их господина и осуждали поспешность, с какой госпожа их вышла замуж. Иное Инес клялась всеми святыми, что она бы предпочла быть послушницей в монастыре, чем служанкой в доме, который запирается в девять часов вечера.
— А что бы вы делали на моем месте? — оказала ой Марсела. — Ведь вы то и дело выходите из дома по хозяйственным делам; мне же после моего спешного превращения в приближенную девицу придется вести уединенную жизнь с целомудренной супругой ревнивого мужа, и о всех тех серенадах, которые так часто пелись под нашими окнами, и помину не будет.
— И все же меньше заслуживаем сожаления, чем бедный Агустинето, — сказала Инес. — Он провел свою юность прислужником у тетки, которая ему такая же тетка, как и я; а теперь, когда он стал взрослым мужчиной, она дает ему придирчивого наставника, который сто раз на день будет попрекать его каждым куском хлеба и платьем, тогда как, видит бог, он их вполне заслужил.
— Ты сообщаешь мне то, чего я не знала, — сказала Марсела. — Я не удивляюсь больше, что наша госпожа напускала на себя такую строгость, когда ее племянник, ad honores[12], непринужденно общался с нами.
— Если бы я только захотела ему поверить, я бы живо отбила племянника у тетушки, но она кормила меня с моих юных лет, и, как бы то ни было, надо соблюдать верность тем, чей хлеб ты ешь, — продолжала Инес. — Сказать вам правду, я питаю некоторое расположение к этому бедному юноше, и, признаюсь, мне стало очень жаль его сегодня, когда он один был в таком дурном состоянии духа среди множества веселившихся людей.
Так беседовали служанки и судачили о свадьбе их господина. Простодушная Инес уснула, Марселе же было не до сна. Убедившись, что товарка ее спит, она оделась и сделала большой узел из платьев Исидоры и некоторых пожитков дон Маркоса, которые она ловко вынесла из их комнаты, прежде чем предусмотрительный сеньор запер дверь. Выполнив задуманное ею дело, она ушла и, не собираясь возвращаться, оставила открытой входную дверь помещения, занимаемого Исидорой в этом доме. Инес проснулась спустя некоторое время и, не видя подле себя своей товарки, захотела узнать, где она находится в такую пору. Она не без легкого подозрения и не без некоторой зависти послушала под дверью Агустинето, но не уловив за ней никакого шума, отправилась искать Марселу повсюду, где та, по ее мнению, могла быть, не нашла ее, зато увидела входную дверь открытой настежь. Инес бросилась к комнате новобрачных, стала стучаться к ним и потревожила их поднятым ею шумом. Она сказала им, что Марсела ушла ночью из дому, оставив входную дверь открытой, и что она опасается, не унесла ли Марсела чего-нибудь с собой, быть может намереваясь не принести ничего обратно. Дон Маркос как бешеный вскочил с постели, кинулся одеваться и не нашел ни своей одежды ни нарядного платья Исидоры, но зато увидел бесценную супругу в облике, столь отличном от того, в котором она его пленила, что едва устоял на ногах от удивления.
Бедная дама не заметила спросонья, что парик свалился у нее с головы. Она увидела его на полу, подле постели, и хотела водрузить обратно, но почти всегда, когда торопишься, ничего толком не сделаешь. Исидора надела свое оголовье задом наперед, и лицо ее, по случаю столь раннего часа еще лишенное всех ежедневных прикрас, с плохо насаженным париком и растекшимися румянами, показалось дон Маркосу столь ужасным, что он испугался его, точно призрака. Взглядывая на жену, он видел отвратительное страшилище, а обращая взор в другую сторону, но видел больше своей одежды. Исидора, имевшая весьма беспорядочный вид, заприметила в пышных и длинных усах мужа часть своих фальшивых зубов, которые запутались там. Она в смятении потянулась к мужу, желая взять их, но бедняга, столь напуганный ею, вообразил, что она так близко подносит руки к его лицу, чтобы задушить его или выцарапать ему глаза; он попятился и с такой ловкостью увертывался от нее, что, не будучи в состоянии его настичь, она вынуждена была наконец признаться, что в его усах застряло несколько ее зубов. Дон Маркос взялся за усы руками и, найдя там зубы жены, принадлежавшие некогда африканскому или индийскому слону, швырнул их с великим негодованием Исидоре. Она подобрала их, а также и те, что были разбросаны на постели и по комнате, и убежала в свою уборную, захватив с собой это редкостное сокровище и несколько щеток, которые взяла со своего туалета.
Дон Маркос тем временем усиленно проклинал создателя, а затем уселся в кресло и предался грустным размышлениям о той невыгодной сделке, какую он заключил, вступив в брак с женщиной, неожиданно обнаружившей благодаря снегам по меньшей мере шестидесяти зим, которые убеляли ее стриженую голову, что она старше его на двадцать лет, но тем не менее не столь старой, чтобы не провести в его обществе еще лет двадцать, а то и больше. Агустинето, которого переполох в доме заставил поспешно встать, вошел полуодетый в комнату и старался, как мог, успокоить мужа своей названной тетки; но бедняга все время вздыхал и ударял себя рукой по бедру, а порой и по лбу. При этом он вспомнил о прекрасной золотой цепи, которую он занял, дабы украсить себя ею в день своей свадьбы; но от цепи осталось одно лишь грустное воспоминание. Марсела включила ее в тот запас нарядов, какой она составила себе на счет новобрачного. Дон Маркос принялся искать цепь сначала довольно спокойно, хотя и весьма тщательно, но когда, устав от поисков по всей комнате, убедился, что она потеряна так же, как и его труд, он впал в отчаяние, не виданное еще на свете. Он испускал стоны, которые могли поднять на ноги весь квартал. Исидора вышла на его горестные вопли из своей уборной, и вышла столь обновленная и прекрасная, что дон Маркосу
