И потому снова откатываюсь на край кровати…
Чтобы уже с утра проснуться от тихого стона. Своего собственного.
— Паш, — выдохнула я.
— Всю ночь дразнила, — шепнул он мне на ухо, прикусил мочку, лизнул, и мне хватило этого.
Чтобы позволить мужу всё. Чтобы плюнуть на то, что за окном уже пекло. Чтобы раствориться в желанной близости.
— Вау, как щедро, — Паша ладонью скользнул между моих ног, и ему явно польстило то, насколько я мокрая.
Я уже не чувствую жару и духоту, идущие с улицы. Жарко мне внутри. От умелых пальцев мужа, дразнящих клитор — Паша дразнит его именно так, как я люблю: быстро-быстро, мягко надавливая, поддевая пальцем словно языком…
— Ммм, как хорошо, — выгнулась в его руках, закинула ногу на Пашино бедро, ягодицами чувствуя, насколько муж меня хочет. — Па-а-аш…
— Да, родная? — своим хриплым шепотом муж тоже меня дразнит.
Сколько лет живу рядом с ним, но до сих пор близость меняя волнует. Я так сильно люблю это! Его крупное тело, так разительно отличающееся от моего — нежного, мягкого. Его мозолистые, чуть грубоватые пальцы. Его щетину, слегка царапающую мою кожу. Люблю осознавать, насколько Паша сильнее меня. Люблю чувствовать себя беззащитной, но только с ним…
Только с ним…
— Паша! — ахнула, подав бедрами назад, я не могу не двигаться, его пальцы творят что-то невообразимое.
— Тш-ш, — он ладонью зажал мой рот, и продолжил ласкать.
И когда я уже была на грани, буквально за пару секунд до оргазма, Паша убрал ладонь с моей промежности. Но не успела я разочарованно простонать, как почувствовала проникновение.
Паша мягко, медленно толкнулся в меня, позволил прочувствовать каждый сантиметр. Вошел до конца, замер, и только тогда убрал ладонь с моих губ.
— Девочка моя любимая, — пауза наслаждения осталась позади, Паша принялся толкаться в меня так, как того люблю я — сзади, под определенным углом, и я настолько распалена сейчас, что даже слова не смогла сказать о том, что ну какая же я девочка в сорок-то лет?
Да и стоит ли говорить? Для него я всегда буду именно что девочкой. Любимой.
Влаги так много… мы стараемся не шуметь, но наши тела слипаются, разлепляются, шлепки всё равно слышны… у нас шумоизоляция, но окна во всех спальнях открыты, и в доме дети, Боже…
— Боже, — я сама зажала себе рот, чтобы не стонать так громко.
Паша долбит меня сзади. Я выгибаюсь, принимаю его член. Глаза закатываются от подступающего более глубинного, чем от ласк клитора, удовольствия. Тело сводит сладкими судорогами, пальцы подгибаются, и муж продолжает свою умелую игру, мелодию он знает идеально… вот сейчас…
— Да, — всхлипнула, когда пальцы мужа сжали чувствительный сосок.
Один. Второй. Грубовато, чуть больно, но экстазом всё тело прошивает насквозь, и я кончаю, кончаю, кончаю…
И позволяю Паше любить меня так, как предпочитает он сам: муж перевернул меня на спину, почти не соображающую и еще плавающую в оргазме, закинул мои ноги себе на плечи, и снова вошёл в меня. Капризно искривила губы, принимая его член — там, внизу всё очень чувствительное после оргазма, но… заводит. Взгляд мужа заводит — Паша любит смотреть на соединение наших тел. А меня это до сих пор смущает, но в то же время доставляет.
Муж двигается. Толчки быстрые, резкие, он почти не покидает моё тело. Пашины губы плотно сжаты, он весь в ощущениях, в визуальном удовольствии, и… вот, он запрокинул голову, сильнее сжал мои бедра и кончил, глухо простонав.
А затем упал рядом со мной, руку вытянул, и спросил лениво:
— Ложись, обниматься будем.
— Жарко.
— Похер, — хмыкнул он, и подгреб меня к себе на плечо. — Всю ночь мне спать не давала!
— Я вообще не планировала тебе давать, пока кондёр не починят. Блин, надеюсь, дети нас не слышали, — я посмотрела на открытое окно, детская с нашей стороны дома расположена, там тоже окно открыто, наверное.
— Не слышали, сама же знаешь, что Нюта у нас любит поспать. А Лика, хоть и ранняя пташка, но сестру будить не стала бы. Лежит в наушниках, Бибера своего слушает, — успокоил меня муж. — А может, обе спят. Вчера девчонки допоздна шушукались.
— Да?
— Мгм. Попить вставал, ты спала, а они не спали.
— Что они? — я, несмотря на с новой силой одолевающую жару, обвила Пашу руками и ногами, прижимаясь еще плотнее.
— Анюта меж двух огней — вот что, — фыркнул Паша. — Лика Нюту агитирует, чтобы та выбрала путь бизнеса, или, на худой конец, архитектора. А Нюте это скучно. Вчера она робко пыталась объяснить, что музыка ей ближе.
Да, наша младшенькая к Глебу тянется.
— А Лика что?
— А Лика сказала что одного рэпера для нашей семьи достаточно.
— Но Анютка же рэп не любит, она от рояля не отлипает.
— А Лике по-фи-гу! Настоящий тиран.
— В кого бы это, да? — шутливо ущипнула Пашу. — Но надо бы с ней поговорить. Нюту она любит, Аня тоже сестру обожает, потому и отказывать робеет.
— Поговорим, — серьезно пообещал Паша. — И с юной бизнесвумен, и с Нютой.
Нюта… Ей 8 лет, и она еще одна наша дочь.
Я всей душой любила и люблю Лику и Глеба, и без них жизни не представляю, но больше детей я не планировала. Но затем Паша заболел. Тот период был нелегким для всех нас. Первый курс химеотерапии подарил мнимую ремиссию. За первым был второй курс, после которого мы с врачами стали рассматривать возможность операции, даже связались с израильской клиникой, но лечение продолжали.
Почти год мы боролись. И под конец, это ужасно, но я практически опустила руки, я готовилась к самому худшему, а Паша — нет. С каждым новым днём он становился всё сильнее, агрессивнее и злее. Не по отношению к нам или к миру в общем, а к своей болезни. Мой муж отчаянно хотел жить, он поставил цель, и планомерно к ней шёл: та Пашина неуверенность, которой он был пропитан в первый месяц, исчезла, на её место пришла собранность. Паша не сорвался ни разу, хотя психолог готовила всю нашу семью именно к этому — к борьбе с упадническим настроением, к капризам, к скандалам, к вымещению обид на нас. И, зная дурной характер мужа,
