уберечь, ведь на самом деле она очень нежная, ранимая.
Я бы так хотел увидеть, как она взрослеет, во взрослую девушку превращается, на выпускном за ней следить, радоваться вместе с ней поступлению в университет. С женихом её познакомиться, убедиться, что дочь правильного человека выбрала.
И на концерте Глеба побывать я бы очень хотел. Сын думает, я его неудачником считаю, и выбор его не уважаю… а я горжусь! Горжусь тем, в какого мужчину он превращается! И я должен ему доказать, что действительно горжусь им. Доказать, что сын может без страха познакомить меня со своей любимой девушкой, и его выбор я приму, даже если он мне снова не понравится. Но, думаю, он больше не ошибётся.
И Ася… моя Ася. Можно ли почти через двадцать лет брака понять, что влюблен еще сильнее? Можно. Я люблю. Я влюблен. Я так много мечтаю сделать с ней вместе. Нахер Эверест, к черту байк и рок-н-ролл, мне бы просто побольше времени с женой провести. Обычно. Как все люди. Узнавать её, свою нежную и любимую жену. Разговаривать. Делиться. Шутить, смеяться, грустить вместе. И вообще, всё важное вместе встречать: дочкин выпускной, знакомство с невестой Глеба, жениха Лики, внуков…
А, может, до всех этих событий Ася мне еще ребенка родит?
Только бы выжить. Только бы успеть…
— Паш, температура, — я очнулся уже в постели, увидел склонившуюся надо мной Асю — её ладонь к моему лбу прижата.
Так приятно… Веки тяжелые, снова тянет погрузиться то ли в сон, то ли в мысли… и за окном уже темно…
— Не убирай руку, — прохрипел, и Ася улыбнулась, снова ладонь к моему лбу прижала.
— Завтра должно стать лучше, — утешила жена.
— Я долго спал?
— Пять часов. Бормотал что-то. Мне даже показалось, что стихи Есенина вспоминаешь.
— Блока, — улыбнулся я.
И Ася тоже. Она простила. А значит, я должен собраться. Должен бороться.
— Паш, — Ася забралась на кровать, легла рядом, обняла меня, — ругаться не будешь, если я тебе кое-что расскажу?
— Сначала расскажи, а я подумаю.
— Пфф… я на Инну нажаловалась, — вдруг произнесла жена. — Сегодня с главврачом разговаривала, пока в тебя лекарство вкачивали.
— Ася, зачем? — я закрыл глаза.
Всё же, Инне я за многое искренне благодарен.
— Ты можешь быть сколько угодно благодарен ей, хотя её заслуги и сомнительны, — черт, кажется, я вслух свою мысль облёк. — Но она могла навредить тебе. Я долго думала, что делать, Паш, и решила что не могу просто оставить эту ситуацию. А если Инна встретит другого пациента, который ей понравится? Если также будет ссорить его с семьей? Если будет советовать вместо лечения лететь отдыхать на море? В общем, — вздохнула Ася, — я пошла к главврачу, поговорила с ним, и… хмм.
— И?
— Сначала он меня всерьез не воспринял. Кажется, решил что я ревнивая женушка. Но потом он меня услышал.
— Её уволят?
— Меня попросили не предавать огласке эту ситуацию. Инну не уволят, не переживай, — с неудовольствием сказала жена. — Главврач хвалил её. Инна, оказывается, отлично работает с онкобольными детьми, фотографии мне показал, даже статьи, правда они на немецком были. Но с Инной он пообещал разобраться, и сказал что возьмёт её на контроль, и больше таких ситуаций как наша не будет. Паш, я просто должна была это сделать! — громко прошептала Ася. — Ну вот. Рассказала. Можешь ругаться.
— Могу, но не хочу. Давай просто полежим.
— Вот так просто? Даже не нарычишь? — Ася приподнялась на локтях и посмотрела на меня с ироничным ужасом.
А я тихо рассмеялся.
— Больше не будем усложнять, — сказал, и закрыл глаза — снова спать охота. И, засыпая, я почувствовал легкий как крыло бабочки поцелуй.
На следующий день лучше мне стало не с утра, а ближе к ночи. Открыл глаза, и увидел перед собой сначала циферблат с датой и временем, а затем сидящего в кресле сына.
— Привет, — хрипло поздоровался и начал подниматься с кровати.
— Доброе утро, — хохотнул Глеб.
Утро, угу. Почти восемь вечера. Кажется, Ася будила меня, кормила, даже в душе со мной была, но не уверен, что мне это не приснилось.
— Лика с мамой в магазин уехали, к девяти должны вернуться.
— А ты?
— А я с тобой решил остаться, — смягчил сын то, что должно было звучать как «Остался присматривать за тобой». — Через три минуты футбик смотреть буду. — Глеб на секунду отложил телефон, и кивнул мне: — Посмотрим вместе?
И уже в гостиной, устроившись перед телевизором на диване, я спросил у сына:
— Глеб, ты же простил? — он кивнул, глядя не на меня, а на экран. — Почему? Я извинился. Искренне, да. Но я ничего не сделал. Ты простил, потому что я болею?
— Бать, а обязательно нужно заслуживать? Любовь, прощение? — Глеб убавил громкость, и посмотрел на меня. — И… ты сделал. Много лет делал. Ты был классным папой. Я знаю, что ты нас любишь. А мы любим тебя, потому и простили. И вообще, в нашей семье только Лика не косячная. Только ей не говори, а то еще больше о себе возомнит.
— Обещаю, — усмехнулся я, приобнял сына, устраиваясь удобнее. — Громкость прибавь.
Мы с Глебом смотрели футбол, посмеиваясь, а иногда вторя эмоциональному комментатору, и… черт, какой же это классный момент!
Побольше бы таких…
Эпилог
3 года спустя
Жарко, я плавлюсь, всю ночь маюсь.
И не я одна.
Лето в этом году не умеренное, а африканское: за день солнце так накаляет землю, что короткой ночью она остыть не успевает. Прохлады нет. Еще и сплит-система сломалась, а починить её обещали послезавтра.
Мы с Пашей липкие, горячие. Отодвигаемся друг от друга на кровати, чтобы не греться друг о друга в этой жаре, но засыпая снова оказываемся рядом. Я прижимаюсь к нему, чувствую его руки, они гладят меня сначала лениво, потом требовательно.
Всё в полусне: жаркие прикосновения, тихие стоны, откровенные ласки…
Просыпаюсь, отодвигаюсь, пару минут наслаждаюсь тем, как разгоряченное тело обдувает легкий сквозняк, и… засыпаю, чтобы снова оказаться припаянной к мужу, и плавиться в его руках. Но даже во сне я понимаю, что секс в такой жаре нам не нужен!
