— А какова ваша точка зрения на конфликт — между родителями и Мариной Влади? Извините, что сегодня мы касаемся, в основном, конфликтных ситуаций.
— Но что делать… Их не обойти. Вы, конечно, о памятнике… Понимаете, есть национальные традиции, есть традиции поколения. И иногда люди просто не в состоянии выйти за рамки этих представлений. Потому что эти традиции входят в состав крови, действуют на бессознательном уровне. Но это не вина этих людей.
Представление о том, что памятник должен быть портретным и одновременно — символичным, не может не родиться у людей, которые прожили всю жизнь в этом городе, в этой стране, в этой эпохе. Если посмотреть вокруг, то в Москве практически нет ни одной скульптуры, в которой были бы не отражены эти два принципа. Везде преобладает иллюстративность — такова была эпоха.
С другой стороны, надгробие — есть надгробие. И право выбирать надгробный памятник есть священное право семьи…
Право родителей, которые потеряли сына, такого сына! Мне, допустим, Рукавишников дальше, чем Эрнст Неизвестный, но я своё мнение держу глубоко в кармане. Кстати, Аркадий и Никита — тоже.
А у Марины другие представления, она выросла в другой среде, среди других образцов. Её представления о надгробиях в корне отличаются от того, что принято у нас. Соединить эти две противоположные позиции было бы нелепо, да и невозможно. Отсюда — конфликт.
— Людмила Владимировна, поле десяти лет молчаливой и уединённой жизни вы пришли работать в музей Высоцкого — почему?
— Потому что — нужно. Нужен музей, и моё посильное участи тоже необходимо. Это приносит какую-то пользу, — я это вижу.
— Но во всей, в общем, оптимистической ситуации с наследием Владимира Семёновича Высоцкого, есть одно печальное обстоятельство. Это разобщённость его друзей и людей, которые занимаются изучением его творчества.
— Я готова жизнь положить, чтобы эта разобщённость сменилась хотя бы сотрудничеством. Хотя я и не обольщаюсь на этот счёт. Но всё равно буду действовать так, как будто твёрдо уверена в успехе.
Русский поэт — всегда трагическая фигура. И драматическая — по сложности его отношений с окружением: политическим, социальным, семейным. Естественно, что и посмертная судьба ещё долго будет драматичной. Нужно в каждом пробудить чувство боли за эту разобщённость. И если сближения и примирения не произойдёт, то каждый из нас, уходя, будет жалеть, что этого не произошло в этой жизни…
И тут вот ещё что важно… Чем больше мы узнаем правды — пусть самой горькой, — тем скорее поймём, что никакая правда не может бросить тень ни на Володю, ни на нас.
Декабрь 1990 г.
Лидия Михайловна Ведищева
«Гастроли Высоцкого в Ставрополе»
При редакции газеты «Ставропольская правда» тогда был такой Клуб творческих встреч. Это было в сентябре 78 года, по-моему, 27 числа.
Высоцкого привезли на чёрной «Чайке», он пришёл в редакцию без гитары, в тёмно-синей водолазке и в чёрной кожаной куртке, в этой же куртке он был на записи «Монолога». Глаза — мудрые, волевые, серые… Рядом сидел Всеволод Абдулов.
Начал рассказывать сам… Я кое-что записывала.
«Вы — журналисты, меня не очень жалуете вниманием… В Париже мы получили первую премию за спектакль «Гамлет», а здесь никаких статей не было…
Много вы домысливаете за нас… Например, он хрипит, — значит, пьёт что ли?! А когда мне было 3 года, то мне дядя на улице сказал: «Такой маленький, а уже пьёшь»…
В редакции газеты «Ставропольская правда. Сентябрь 1979 г. На снимке слева направо: Иван Иванович Шляхтин, Римма Андреевна Шимоненко, Элла Алексеевна Стыценко, Владимир Семёнович Высоцкий, Галина Алексеевна Кинеева, Татьяна Шляхтина.
Фото из архива Г. Кинеевой
Песен у меня 500 с лишним. Работаю ночью, сажусь в 12, заканчиваю часа в четыре. А в десять — уже на репетицию… Больше пяти часов не сплю — нормальному человеку должно хватать…
Поют в подворотнях?.. Пусть поют, значит, знают. Они же — эти пацаны — сами выбирают! Но вот, что подделывают, приписывают чужие песни, — это неприятно…
Я очень люблю свою страну… Вы знаете, моя любимая песня — «Он не вернулся из боя…» Иной раз — то визу не дают, то ещё что… Но я не в обиде».
Наш библиотекарь — Галя, сказала, что у нас есть такая традиция — фотографироваться с гостями.
«Традиции нарушать нельзя!» — сказал Высоцкий…
Снимал Миша Головков, он погиб через некоторое время… [Может, Колесников (?), который подарил мне негатив, — я потом передал его в музей Высоцкого — В. П.]
Я в это время стояла в стороне, Владимир Семёнович меня спросил:
— А вы почему не хотите с нами?
— А я в массе не получаюсь…
— Давайте вдвоём!
Взял меня за руку…
— Ой, Владимир Семёнович, я же выше вас!..
И снимать нечем, у Миши кончилась плёнка… Высоцкий говорит:
— Миша! Перезаряжай!
Я — опять:
— Ой, Владимир Семёнович, у нас ничего не получится!
— Как же так?! У двух таких симпатичных людей, да не получится?!
Миша нас сфотографировал… Высоцкий продолжает:
— Я сейчас на концерт, потом будет банкет… Давайте вместе! А?
— На банкет я не поеду…
— Лидия, мне будет так одиноко!
Потом говорит Мише:
— Я завтра уезжаю на Кавминводы, потом вернусь… Сделайте мне фотографии, ну и вам тоже… И пусть каждая будет пропуском на спектакль Таганки, но только через меня.
Банкет был у художников. [Или у директрисы ликёро-водочного завода. (см. «Раки в молоке» — интервью Тамразова, в ЖЖ–3), или было два банкета… — В. П.] Всю ночь пил и пел.
Здесь в Ставрополе заходил домой к Евгению Васильевичу Карпову… Это наш ставропольский писатель, хороший знакомый Любимова.
Карпов был на всех спектаклях Таганки, его часто видели в Москве с Любимовым…
