class="p1">– Нет. – Я мотаю головой. – Вообще-то она тебя защищала.
Мама пытается скрыть изумление. Аппа подходит к креслу с откидной спинкой, садится и вытягивает ноги.
– Продолжай, – говорит он.
– Она сказала, вы хотели, чтобы мы с Беа были счастливы.
– Ну конечно хотели, – подтверждает мама.
– Я знаю. И в вашем понимании хорошие отметки, университетское образование и стабильная работа и есть то, что должно принести нам счастье. Я понимаю почему. Я ведь тоже в это верила. Но, думаю, Беа была другой. В Пусане она обрела свое собственное счастье.
– Беа плохо себя вела, – не выдерживает умма.
– Она была темпераментна, – признаю я, – но ведь ей было девятнадцать. Все мы вели себя неважно.
– Ари-я, не надо драматизировать.
– Я не драматизирую. Так и было. Мне не стоило внезапно улетать из Сан-Франциско, даже не предупредив вас. А вы не подпускали ко мне Хаджин и Карла. И вы отгородились от имо. – Я сглатываю болезненный комок в горле. – Я понимаю, вы хотели защитить меня, но мне было очень горько. Беа – ваша дочь, но еще она – моя сестра. Я рада, что побывала в Корее, поскольку выяснилось, что я многого о ней не знала.
Я придвигаюсь к журнальному столику и расстегиваю сумку. Украшения поблескивают в тусклом освещении. Я выкладываю ожерелья и браслеты на столик, словно на витрину.
– Это ее работа. Она говорила Карлу и Хаджин, что вдохновлялась пастельными домиками в деревне Камчхон. И дедушкиным мореплаванием.
Я рассказываю, как Беа обожала океан. Как очаровывала местных жителей, планировала съемки, разрабатывала сайт и мечтала открыть магазины в Южной Корее и в Нью-Йорке.
– Она собиралась вернуться в Нью-Йорк? – спрашивает аппа.
Мама не говорит ничего. Она отводит взгляд от журнального столика и притворяется, что страшно заинтересована темнеющими листьями денежного дерева. Я дотрагиваюсь до подола ее халата.
– Умма, – прошу я, – пожалуйста.
Она сидит не шевелясь. Аппа нерешительно садится на корточки. Проводит рукой по бирюзовым бусинам.
– Все это она сделала? – спрашивает он.
Я киваю, а папа разглядывает стеклянные украшения, словно они способны перенести его в прошлое. Умма не сводит глаз с дерева. Трогает кончики листьев, где зеленое переходит в морщинистое коричневое.
– Ари-я, – шепотом произносит она, – я не могу сейчас на это смотреть.
Впервые за этот вечер она сказала правду. Я встаю. Моя амигдала вопит как пожарная тревога. Организм захлестывает мощным приливом эпинефрина.
– Тогда не смотри, – прошу я, – а просто послушай минуточку.
Умма сжимает руки в кулаки, и я гадаю, как она себя поведет: начнет кричать, уйдет отсюда или отправит меня спать, чтобы все мы, как обычно, наутро забыли о тяжелом разговоре. Но она так и застывает, не двигается с места. Поэтому я продолжаю.
– У Беа были мечты, – рассказываю я. – Не такие, как у нас. Но были. Она любила вечеринки. Танцы. У нее были друзья – настоящие друзья, люди, которые о ней заботились. Она любила пляжи, океан, бикини и солнце. Она хотела быть счастлива и хотела, чтобы вы ею гордились, но не понимала, как достичь и того и другого сразу. Но пыталась.
Умма всхлипывает. В ее глазах набухают слезы. Она пытается их стереть.
– Умма, – говорю я, – не надо. Мы должны оплакивать Беа. Мы должны о ней говорить. Вот то немногое, что осталось у нас от Би. Я хочу отдать ей дань. – Я чувствую, как по шее катятся слезы. – Пожалуйста, прошу тебя.
Наконец она сдается. И наклоняется вплотную к украшениям. Ее рука задевает мою, и я не сразу понимаю, чего она хочет. Мама накрывает своей ладонью мою. Стискивает ее, и я стискиваю ее пальцы в ответ. Так мы и сидим – неполная семья, в темноте, на коленях, перед красками моря.
Аппа подносит ожерелье к свету.
– Очень красиво, – отмечает он, – необычно.
Я киваю. Слезы капают на стол и остаются на нем, как стеклянные бусины. Я уже не знаю, где чьи. Мама склоняет голову к моей.
– Я скучаю по ней, – выдыхает она. – Я так по ней скучаю.
Я крепко обнимаю ее, и она зарывается лицом мне в волосы.
– Знаю, – говорю я. – Я тоже.
Аппа прижимает ожерелье к сердцу. Сестра улыбается из морской глубины. Я здесь, говорит она. Ты меня нашла.
39
Джиа
– Она вернулась! – визжит Эверет.
Мы рывком открываем скрипучую дверь ресторана, и за ней из-под бейсболки нам улыбается Ариэль с охапкой подарков в руках. Она выглядит так же, как раньше: никакой косметики, коротко остриженные ногти, золотые «гвоздики», которые она носит с тех пор, как проколола уши в пятом классе. Но когда Эверет сдавливает в объятиях свою любимую путешественницу, Ариэль почему-то кажется другой. Когда она улыбается, в уголках глаз пролегают морщинки; щеки у нее пухлые и румяные. Я присоединяюсь к обнимашкам, но в конце концов Ариэль отстраняется, тряхнув выгоревшими на солнце волосами.
– Когда в следующий раз решишь выкинуть «Тельму и Луизу», мы поедем с тобой, – заявляет Эверет, усаживая Ариэль вместе с ее гостинцами за ближайший столик.
Ариэль смеется.
– То же самое и тебя касается.
В ресторан стекаются повара, холодильники и фритюрницы, пробуждаясь, начинают гудеть, а Эверет рассказывает нам об Огайо, кукурузе и Чейни, которого успешно заблокировала в четырех соцсетях. В окна сочится солнечный свет, я ухожу в подсобку и возвращаюсь с мисками фарша и кружочками теста для дамплингов. Мама передает мне воду и легонько дотрагивается до моего запястья – едва ощутимо, но ласково.
– Сегодня можешь гулять весь день, – говорит она, – но не допоздна.
Вода расплескивается, когда я тянусь к маме, чтобы обнять ее.
– Осторожно, – строго говорит она, – тебе еще дамплинги лепить. И этот наряд лучше не заливать.
Мама кивает на лавандовое платье, которое я надела: присборенный лиф, прозрачные рукава.
– Я так понимаю, ты сегодня у Эверет ночуешь?
– Да, – подтверждаю я, – но завтра вернусь домой пораньше, чтобы димсамы делать.
– Хм. А твой друг тоже к Эверет идет? Акил?
Мама поворачивается к кондиционеру и подставляет лицо под искусственный ветер – кудри разлетаются в стороны. Слава богу, она не видит, как я краснею.
– Э-э, не думаю. Нет.
Мама пожимает плечами, будто ей все равно.
– Ладно, – говорит она, не отводя лица от потока воздуха. – Иди к девочкам.
Лишившись дара речи, я бреду к нашему столику. Возможно, мама знает больше, чем я думала.
Когда я возвращаюсь, Ариэль и Эверет разглядывают фотографии с рыбного рынка Чагальчхи – громадные карпы разложены на прилавках, как конфеты. Слушая болтовню подруг, я устраиваю линию сборки, а небо тем временем
