травы рядом с яблоневым садом, ни надежды на счастье. А только висел над голевой этот серый, опостылевший потолок. Будто никаких других слов он никогда не слышал. То в солдатах на него покрикивала каждая нашивка на погонах, то теперь — профессор...
— Регина? Добрый день, это я, профессор Петраков, — донесся до Роберта твердый голос. — Извините, что я беспокою вас телефонным звонком. Вы не помните, кому принадлежат вот такие слова: «Никогда не забуду! Сделаю для вас все, что смогу...»? Спасибо, спасибо, что не забыли. Регина, я вот по какому делу. Мне нужны продукты. Желательно в консервированном виде. Зачем? Да так... Интересный эксперимент задумал... Если можно, то сейчас же. Вот спасибо! Я иду к вам.
Послышались торопливые шаги, и стало тихо. Роберт терялся в догадках о словах Петракова. Одолела усталость — он задремал.
6
Одному Гровсу, да еще в короткое время, было не под силу обработать принесенные документы. Разобраться, что к чему, он бы смог, но оценить... Впрочем, оценить тоже сумел бы, только верной ли могла быть его оценка? А от этого многое зависело. Ставить точку над подобными экспериментами, считать задачу решенной или еще до чего-то пытаться? Но и это — не самое главное.
Решенной или открытой считать задачу, прекратить или искать что-то новое — Гровсу было все равно. Главное сделано: он может смело смотреть в глаза любому инспектору с континента.
Но ведь материалы Петракова будет просматривать, анализировать не один Гровс. Они будут шелестеть в руках ученых мужей на континенте, а там — судья строгие.
Вот когда необходим Уоткинс. Надо же было старому дураку так не вовремя додуматься до эксперимента над собой... С его скрупулезностью, с его поразительной усидчивостью можно было прийти к единственно правильному выводу относительно солдата. Эта работа была бы для него посильной. Как бы помог Уоткинс... Закрыл бы его Гровс в своем рабочем кабинете, строго-настрого приказал бы, и оставалось бы только ожидать результата...
Теперь вот один. Черновую работу выполнить некому, посоветоваться не с кем. Один... Может случиться так, что выводы, а значит, и решения Гровса не совпадут с теми, что определятся вдали от Талума. Вот тогда волком завоешь. Лишишься не только законных по договору средств, но и всего, чем сейчас располагаешь: положения в обществе, жизненной перспективы... Будь рядом Уоткинс и Жак, все равно это не избавило бы Гровса от его, именно от его решения. Он первым обязан сказать «да» или «нет» — можно ли апробировать в широком масштабе то, что было сделано с солдатом.
Ответственнейшее дело... Его решение будет проверено скрупулезнейшим образом. Не попасть впросак — вот задача.
В просторном кабинете, где Гровс всегда чувствовал себя уверенным и спокойным, его охватила тревога. Стопа исцарапанных авторучкой Петракова бумаг требовала внимания. Минуты затяжки с решением опасно укорачивали время до обязательного сеанса связи с континентом. Это сковывало мысли Гровса. «Да» или «нет» — единственное, что маячило перед ним. Время до сеанса связи сокращалось, и также сокращался, суживался просвет между всем его прошлым и будущим, то есть каким-то остатком жизни. Сколь велик теперь этот остаток? Он надавил на кнопку — в кабинет быстро вошел Хаббарт и замер у двери. Гровс молча смотрел на него, будто в ожидании подсказки.
— Время, — стучал пальцем по своим наручным часам Хаббарт.
— Знаю, — каменел взгляд Гровса.
Как родилось решение, как сработало подсознательное чувство? Ничего Гровс не смог уяснить. Оно вдруг всплыло, это решение, словно где-то рядом ожидало очереди, чтобы его привели в действие.
— Забери документы, направь по фототелеграфу. До единого листа, до последней строчки. В своем тексте сообщи: передаешь для ускорения обработки документов. Ясно тебе? Чтобы одновременно обрабатывать здесь и там. Не напутай: для ускорения.
Гровс не разобрал ответа Хаббарта. Захотелось полежать, расслабиться. Его будто оглушило собственное, только что принятое решение, он не сомневался: правильное и единственное. Никаким анализом документов заниматься он не станет. Там, на континенте, конечно, быстрее управятся: их много, а он, Гровс, один. Как ни старайся — опередят. Когда отстукают по телетайпу свои выводы, он помедлит, попросит подождать его результаты (ему, одному, больше времени требуется), а потом подтвердит их сообщение. Это самое безопасное: полное единство с континентом. Зачем же мучить себя?!
Выбрался из-за стола, постоял, еще полностью не осознав, насколько он свободен от огромной тяготы. «Нет, так переживать не годится, — выговаривал он сам себе. — Хорошо кончилось. Чего же переживать! Все идет хорошо...» Но успокоение не наступало.
Он вошел в комнату отдыха, закрыл за собой дверь. От кого закрывать? Он и сам не ответил бы. Спокойнее так, с закрытой дверью, вот и все.
Лежа на диване, Гровс представлял, как теперь заработала машина на далеком континенте. Изображения документов одно за другим переходят из рук в руки. Все больше и больше людей подключаются к их обработке, к составлению точной картины всех процессов, какие перенес организм солдата... И — самое желанное видение: в банк на его имя поступила огромная сумма...
— Господин Гровс, вам плохо? Вам что-нибудь подать?
Нежный убаюкивающий голос Регины... Гровс открыл глаза. Молодец Регина! Когда она вошла? Задремал, наверное, потому и не слышал. Он указал на стул. Регина села рядом, губами ощупала его лоб — температуры не было.
Маленькие мягкие руки Регины грели его тощую, высохшую ладонь. От ощущения живого тепла становилось Гровсу уютней в комнате отдыха, в этом благоустроенном каменном ящике. Сервант с поблескивающей за стеклом посудой показался обжитой семейной принадлежностью... «Семейной? — усмехнулся Гровс. — Их, что ли, с Региной?» В его положении, с его деньгами на континенте не такое отыщется...
Гровс уснул. Регина укрыла его пледом и пошла варить кофе. После сна он всегда требует кофе.
Он спал долго. Во сне видел, как плоская, порезанная на прямоугольные листы осенняя желтизна осыпалась с высокого дерева на его голову, на узкий балкон, на дорогу. Эти листы были с кривыми строчками Петракова. Гровс пытался поймать хотя бы один лист, но пальцы не сжимались, и задержать было нечем. Попробовал прочитать, наклонившись над одним листом на дороге, но из кармана выскользнули очки и разбились. Очков не было жаль — это Гровс хорошо помнит, а вот то, что не прочитал запись на листе, вот это разволновало. Скоро пойдет дождь, и он смоет все написанное... Черт-те что втемяшится!..
До неприятного резко щелкнул
