будто со стороны успокаивал: благоразумие возобладает у Гровса и у работников научного Центра. Они же умные люди, должны знать: одно открытие в науке влечет за собой другое открытие. И так — бесконечно! Работа над солдатом завершается, но должны возникнуть и уже возникают новые проблемы. Одна из них — как отразилось его состояние на иммунологической реактивности. Это может поставить вопрос вообще о целесообразности такого долголетия, то есть о смысле последующей за экспериментом жизни...
Не об этом сейчас надо вести речь, не об этом! Откуда взяться благоразумию? Отравился Уоткинс. Случайно ли? Исчез Жак. Куда исчез? Надолго? По какой причине? Они — первые помощники Гровса, они сами делали свою судьбу. И вот сделали... Неужели к нему, Петракову, отнесутся в городе по-человечески только потому, что он — профессор? Нет, конечно...
Иван Андреевич попросил Роберта сесть у двери.
— Если кто появится, то скажите что-нибудь, покашляйте, ну, дайте знать.
Роберт недоуменно посмотрел на профессора.
— Потом объясню. Некогда. — Иван Андреевич придвинул кресло к выходу на веранду.
Он вынул из нагрудного кармана пухлую и уже затасканную записную книжку, раскрыл ее. Ни в коем случае не должна она попасть в руки Гровса... От мелких, в строгих колонках, записей зарябило в глазах. Цены бы не было этим записям, будь Иван Андреевич в своей лаборатории. Он выдрал один лист, почувствовал, как холодеет в груди, словно расстается с чем-то близким и дорогим. Искромсав его на мелкие кусочки, вырвал другой...
Под конец расправы над страницами, ставшими частью его жизни, его судьбы, он уже отчужденно смотрел на темную обмякшую обложку. Она походила сейчас на старую игрушку маленького Артемки — проколотый резиновый кораблик со спущенным воздухом, лежавший на боку.
Не обронить, не оставить ни единого кусочка с цифрой, формулой или будто бы обычным словом — придирчиво смотрел Иван Андреевич на письменный стол. Сжечь бы! Но где найдешь зажигалку или спички? К тому же запах дыма привлечет внимание. В городке запрещено даже курить, а тут — такое... Осыпавшуюся от его дыхания кучку измельченной бумаги он сгреб в картонную коробку из-под медикаментов, высыпал в унитаз и спустил воду.
Из отложенной Гровсу пачки бумаг он все же выдернул несколько листов, порвал их и тоже спустил в канализационную трубу — чтобы не осталось никакой логической связи между аккуратным в своих записях журналом и тем, что делалось с солдатом. Иван Андреевич был готов измельчить и этот бесполезный журнал: ненавистными для него становились все бумаги, какие попадут в черные высохшие руки Гровса и будут его союзниками.
— Зачем вы это? — устало спросил Роберт.
Иван Андреевич взял у двери кресло Роберта, перетащил на прежнее место, к письменному столу.
— Не хочу, чтобы с другими людьми расправлялись так же, как и с вами, — выжидающе взглядывал на дверь Иван Андреевич. — Нет, я не так выразился. Не хочу, чтобы мою работу использовали во зло, когда захотят расправиться с такими, как мы с вами.
— О боже! — вздохнул Роберт. — Опять загадки.
На веранде застучали по-хозяйски смелые шаги. В проеме двери блеснул очками Хаббарт. Он обвел взглядом комнату, сжавшегося в кресле Роберта, затем Петракова:
— Приготовили?
— Да, пожалуйста.
Хаббарт раскрыл принесенный с собой плоский чемоданчик, переложил в него бумаги с письменного стола. Лист к листу, не нарушив порядка.
— Не исключено, что вас, господин профессор, пригласит сам Гровс. Для пояснений, — сощурился в улыбке Хаббарт.
Иван Андреевич проводил сумрачным взглядом Хаббарта, память долго еще удерживала, как он шел с высоко поднятой головой победителя, как сверкал в его руке плоский чемоданчик.
«Гровс вызовет, это несомненно. Сколько времени потребуется, чтобы разобраться в доставленных записях? — ходил из угла в угол Иван Андреевич. — Не такой простачок Гровс, чтобы перед началом работы с документами не прикинуть хотя бы приблизительно их подлинную ценность. Там даже итоговых анализов нет. Нельзя давать ему эти результаты... Не выпустит он из своего кабинета, за решетку определит. Или устроит пытку — надо же выудить самое важное о работе над солдатом... Потом уж Гровсу будет все равно, как поступать с каким-то Петраковым, — выжатый лимон...»
— Роберт, вы строили городок. Неужели не осталось никакой щели в бетонной стене или в куполе? — прошептал он на ухо солдату: подслушать их — не проблема.
— А зачем? — недоверчиво покосился Роберт на Ивана Андреевича. — Хотите отыскать упущения в нашей работе?
— Не придумывайте глупости... Вот что, Роберт... — Иван Андреевич колебался: сказать ли о самом важном? Кто его знает, этого солдата. Немало людей на свете, ненавидящих своих противников и в то же время пресмыкающихся перед ними. Иван Андреевич сжатым кулаком потирал свой подбородок. — Я сбегу отсюда. Не знаю, как получится, но я обязан сбежать. Мне бы только сообщить по радио или как-то по-иному... Видите, что творится под куполом? Да и вообще... обо всем.
— Вот вы какой! — удивленно смотрел Роберт на профессора. Смотрел долго и — заплакал. Сквозь слезы были разборчивы лишь отдельные слова: — Меня одного... здесь... Не нужен я... балласт...
— Роберт, у меня мало времени. Меня должны вызвать. Вернусь ли? Нельзя мне идти! Там — гибель... — шептал Иван Андреевич, удерживая бессильную руку Роберта в своих руках, объясняя безвыходность положения, умоляя вспомнить хотя бы самый опасный лаз.
Роберт верил Ивану Андреевичу.
— Возьмите с собой! Я с вами, профессор... Возьмите! Я подумаю, профессор... Пока не знаю, куда идти... Вряд ли выберемся отсюда... Но я постараюсь, профессор...
Он постарается!.. Иван Андреевич с горечью признавал: солдату мало что известно об этом куполе и вообще о городке. Был он, рядовой строитель, на каком-то узком участке работы, лишь этот участок известен ему. Чего ждать от Роберта? Отыскать бы для начала что-то вроде трущоб, переждать, пока перестанут искать беглецов. А там видно будет... Где эти трущобы? Где продукты, чтобы переждать? Где элементарные условия, чтобы выжить?.. И все же нельзя больше сидеть сложа руки.
— Сейчас же в постель! — приказал Иван Андреевич, — Вам надо отдохнуть.
— Профессор, вы что-то надумали...
— Надумал. Нам нельзя ни одной лишней минуты находиться здесь. Уйдем... Куда — не знаю, но уйдем. А пока — в постель! Слышите?
Роберт тяжело встал с кресла. Он ложился на кровать с чувством окончательно пропавшей жизни. Будто никогда не было у него ни матери, ни зеленых квадратов кормовой
