ерзаний и проч, проч.) вплоть до локального обезвоживания и обезмозживания (метод «папаши убю»), а также частичного расчленения в сандармохском урочище за явное выискивание и выведывание секретной, конфиденциальной или специальной информации с очевидной целью передачи внешним или внутренним врагам, трактуемое как шпионаж вплоть до поясного погружения в диоксидо-серную среду на дно каштачного рва (т. н. «каштачная мокрядь») за совершение осуждаемых действий, могущих привести к распространению радикальных настроений и экстремистских тенденций вплоть до клеймения и погребения живьем в мужичьем яре с правом эксгумации и реанимации (т. н. «жировоск») за совершение подсудных действий, могущих привести или ведущих к подстрекательству экстремистских происков и террористических поползновений вплоть до захоронения живьем в ново-левашовской пустоши без права эксгумации и реанимации за совершение предосудительных деяний, могущих привести, ведущих или приведших к учинению террористических актов и бандитских действий вплоть до ВМН с безымянной кремацией и распылением праха в демьяновобедном лазу за нанесение урона и ущерба своим словом или делом, своим умом или телом, актом либо фактом своего присутствия или отсутствия по предумышленному сговору в составе преступной группы, трактуемое как призыв к бунтарству, повстанчеству, мятежу с явной целью свержения законного державного строя вплоть до ВМН с полным устранением нарушителя и следов его пребывания на скорбутовском полигоне за совокупность административных нарушений и преступных деяний вплоть до ВМН с тотальным упразднением нарушителя и следов его пребывания, а также членов его семьи в любом месте на всей территории державного пространства (т. н. «над пропастью во рже») за полный комплекс административных нарушений и преступных деяний весь комплекс профилактических, исправительных и карательных мер всех видов вплоть до ВМН с абсолютной аннигиляцией нарушителя и членов его семьи до третьего колена в любом месте на всей территории державного пространства с последующим стиранием из коллективной памяти без права на возможное перерождение ныне и присно и во веки веков
ПЕРЕВОД
эссе
1. Об одиночестве рождения и умирания. О разрывах
«Человек рождается в одиночестве.
В одиночестве выбывает из мира того — теплого, мягкого, влажного, — чтобы прибыть в мир этот: холодный, твердый, сухой. Из сокровенно личного, созданного только вокруг него, для него, ради него, из своего „внутри“ он выпадает в чужое, в не-свое, да и вообще ничье, в общее, всеобщее „вовне“. Из известного — в неизвестное. Из нежного „там“ его насильно выталкивают, а иногда выдергивают в грубое „здесь“, навсегда травмируя хрупкую психику. На неведомое и непознаваемое человек реагирует всеми имеющимися — явно ограниченными и недостаточными — средствами: сначала кричит. Окружающие понимают, что ему страшно и больно, но вряд ли ощущают его страх и боль. Родившийся бессловесной тварью не может ни объяснить, ни выразить всю глубину страдания, ни припомнить какие-то синие огонечки какой-то далекой истины…
А в пещере и сыро, и страшно, и скоро пора умирать.
Человек умирает в одиночестве.
В одиночестве убывает из мира, в котором сумел выжить и даже пожить. К этому миру он кое-как приспособился, с ним он как-то свыкся, в нем он как-то освоился. Этот пещерный мир ему иногда даже случалось считать своим. Тот лик с морщинками он помнил наизусть, сей лист с прожилками разглядывал на свет; вот это так и не успел прочесть, а то зачем-то — безуспешно, безутешно — читал и перечитывал всю жизнь. В этом мире он, как ему казалось, научился разделять личное и общественное, свое и чужое, внутреннее и внешнее, и вот — на пике овладения наивысшим, по его разумению, знанием и умением — его насильно выталкивают, а иногда выдергивают куда-то в неведомое страшное небытие. На краю пропасти утешением не может служить то, что к падению он готовился всю жизнь. Ведь так и не успел приготовиться. Так и не сумел припомнить треклятые синие огонечки…
А для чего тогда жил? Для привыкания? Понимания? Воспоминания? Поминания?
Если уж непонятно, зачем вообще жить, к чему понимать, зачем умирать?
И как вообще все это понимать?
Надо ли вообще это понимать?
В чем смысл непонятной и непонятой — а значит, бессмысленной? — жизни?
Смысл жизни — как кто-то где-то изрек — в самой жизни, причем чаще всего бессмысленной или, по крайней мере, не очень осмысленной. Ничего предосудительного в этом нет: ведь не осмысливает свою жизнь какой-нибудь булыжник или какая-нибудь свекла. А жизнь человека, поскольку он полагает себя существом мыслящим, все же заслуживает осмысления, — что бы ни изрекали — причем вся целиком, хотя осмыслению чаще всего подвергают лишь два момента. Вот они: раз и два. Рождение и умирание — два важнейших мгновения, суть коих сводится к одному и тому же: к простейшему жесту разрыва.
Раз — и все.
Два — и все.
Миг первый — пуповину режет санитарка, последний — нить перерезает парка.
Чик-чик.
Два разрыва знаменуют не количественное,
