сторонам. Она впервые была в чужой стране. Всё было ново, незнакомо, по-другому. Шли долго. Хозяйка жила в восточной части Берлина, почти на окраине. Имела большое хозяйство: полгектара земли, скотный двор, большой просторный дом, два сарая. Вера и не знала, что одна семья может держать такое хозяйство, а главное, жить в таком громадном доме, состоявшем из центральной двухэтажной части и бокового крыла в один этаж. Всё во дворе и в доме имело чистый, ухоженный вид. Хозяйка, фрау Миллер, жила здесь с шестнадцатилетней дочерью Кристой. У неё был ещё старший сын Петер, он сейчас воевал. Муж её, герр Миллер, недавно погиб на фронте.
Вместе с фрау Миллер жили повариха и конюх, помогали ей по хозяйству. В мирное время для сбора урожая и других земляных работ она нанимала в помощь вольных работников. Но сейчас всем предоставили в пользование на неограниченный срок бесплатную рабочую силу. Фрау Миллер была против подобного обращения с людьми, но понимала, что если не возьмёт она, другие-то всё равно возьмут. Знала также, что обращаются с людьми все по-разному. Кто-то относится именно как к рабам. Не щадят, толком не кормят, спать заставляют чуть ли не на сырой земле, в лучшем случае в хлеву. В соответствии с государственными инструкциями немецких властей предусматривалось, что «все рабочие должны получать такую пищу и такое жильё и подвергаться такому обращению, которые бы давали возможность эксплуатировать их в самой большой степени при самых минимальных затратах».
Вера удивилась и порадовалась, когда узнала, что у фрау Миллер уже было на хозяйстве семь человек: трое из Чехословакии, двое – из Польши, и ещё двое русских. Среди большего количества союзников, «своих», Вера чувствовала себя немного спокойнее. Девушки быстро освоились, со всеми познакомились. Кроме них, из пленных работников было ещё две женщины, остальные восемь – мужчины.
Фрау Миллер определила Раю в дом – убирать, стирать, помогать на кухне. А совсем ещё молодую, тощую Веру, которую она и вовсе не собиралась сначала забирать – помощницей по дому да по хозяйству: сходить куда, что-то отнести или принести, позвать кого или помочь, где надо.
Вера быстро освоилась в чужом доме. Скоро уже знала всех по именам, выучила языки и общалась со всеми на их родных языках: с поляками на польском, с чехами – на их языке. Это было совсем не сложно. Со временем она уже и на немецком говорила, как на своём родном. Так что поляки думали, что она полячка, чехи принимали за свою, немцы – за свою.
Раз в неделю фрау Миллер давала работникам выходной. Тогда Рая с Верой уходили гулять по городу. Пленным можно было покидать свои хозяйства, но только у каждого на одежде должна была быть нашита белая звезда. Тех, у кого не было, или забывали дома – расстреливали или ссылали в концлагерь.
Как-то раз вместе с сёстрами пошёл прогуляться один из парней, живших и работавших вместе с ними у фрау Миллер. Юрий, так его звали, был на два года старше Веры. Ему летом исполнилось девятнадцать. Он уже почти год был здесь, на хозяйстве у фрау Миллер. Он попал в Германию в числе первых угнанных, ещё в начале года. Юрий освоился в Берлине и знал его уже неплохо. Он показал сёстрам некоторые интересные места, сводил на набережную, угостил мороженым, которое оказалось очень вкусным и непривычным на вкус.
Фрау Миллер, помимо крыши над головой и пищи, ещё выдавала своим работникам понемногу денег, чтобы те могли купить что-нибудь по желанию. Это были сущие копейки, но на сладости или кино хватало.
– Юра, а ты откуда родом? – спросила Рая.
– Я из Курска. Знаете?
– Слышали. Но не бывали там, – ответила Вера.
– А вы откуда? – спросил Юра.
– О, мы из самого замечательного города на Земле, – ответила Вера. – Мы из Чугуева, из Осиновки.
– Ха, что это за город такой, Осиновка? – усмехнулся Юра.
– Чего скалишься? – рассердилась Вера. – Ты просто не был у нас, вот и не знаешь, как там хорошо. У нас такие красивые сады, леса, широкий Донец. Вода в нём чистая и прозрачная, как слеза. А весной, когда цветут сады, в воздухе стоит аромат цветов и жужжание пчёл, и звон птичьих голосов.
Вера оживилась, раскраснелась, глаза блестели и были широко распахнуты. Вера живо жестикулировала и ярко видела сейчас всё, о чём рассказывала своему новому знакомому. Рая слушала сестру и перед её взором всплывали картины их городка, их дома. Господи, как же хочется домой.
Вера замолчала. Улыбка сошла с её лица, глаза потухли. Она почувствовала сейчас, как никогда, острую тоску по дому, по семье.
– Как там мама сейчас? – сказала она, вздохнув.
– И Шура, – добавила Рая.
– И Шура, – повторила Вера. – Что с ними? Где они сейчас?
Весь обратный путь шли молча. Вера тайком смахивала слёзы. Она очень тосковала. Находясь в чужой враждебной стране, среди совершенно чужих неприветливых людей, Вера чувствовала себя такой одинокой, такой маленькой и незащищённой. Хорошо, что она здесь находилась не одна. Рядом была старшая сестра, и это немного успокаивало.
В следующий выходной Юра снова пошёл вместе с сёстрами. И в следующий тоже. И все последующие выходные старался под любым предлогом увязаться за девушками. Вера поначалу недоумевала и возмущалась:
– Почему это он ходит за нами, как привязанный?!
Но со временем привыкла к его присутствию, и если по какой-то причине Юра не мог пойти с ними, то Вера огорчалась и гуляла без особого желания и воодушевления. А Рая только улыбалась, глядя на свою младшую сестру, так быстро повзрослевшую, которая даже сама себе не хотела признаться в том, что привязалась к новому другу. Их объединяла общая трагедия, и несвобода, и туманная неопределённость, когда каждый новый день мог стать последним, и завтра могло для них не наступить. В таких условиях часто рождаются чувства, которые в обычных жизненных условиях могли и не вспыхнуть. Поэтому не удивительно, что вскоре дружба Веры и Юры переросла в нечто большее – в молодое, горячее, сильное чувство.
Была весна 1943-го года. Природа просыпалась от зимней спячки и распускалась зеленью и цветами. И вместе с ней расцвела и первая любовь Веры. Таким же чудом она явилась, как и весеннее пробуждение цветов из-под снега, как поющий в неволе соловей, как пробившийся через асфальт нежный росток. Во всех этих явлениях была одна общая составляющая – жажда существования, торжество жизни. Можно растоптать цветок, но нельзя запретить ему распуститься будущей весной. Можно
