Он уходит, а Ник еще долго, до следующей смены караульных, сидит у костра, время от времени подбрасывая в огонь нарубленные ветки.
Утро выдается недобрым: еще двое детей с температурой госпитализированы, и не сомкнувший всю ночь глаза Цапко объявляет по общине карантин. У первого заболевшего к этому времени на теле проступают какие-то пятна, набухают лимфоузлы в паху. Цапко приказывает вывесить над входом в Цирк черный флаг и вводит обязательное ношение масок.
— Эпидемия в нашем случае — это конец всем, — говорит он.
Ник по-простому, буднично известив Бабая и других членов Совета, что он вступает в должность начальника полиции, быстро отбирает тридцать человек из числа мужчин, участвовавших в штурме Кремля, разбивает их на пятерки и отправляет патрулировать центр города.
Халу, которого, не обращая внимания на вчерашнюю обиду и возражения, он записывает в рядовые бойцы полиции одним из первых, Ник поручает контроль за порядком на территории госпиталя. Эн с Камилом остаются при начальстве в качестве курьеров. Ник с удовольствием сделал бы своим заместителем Юсупова, но у Вилена масса дел с тягачом. Вместе с двумя помощниками, выделанными Бабаем, он с рассвета возится с ходовой — что-то там у него травит масло, то ли редуктор, то ли коробка…
Цапко, не смотря на протесты, отправляют отдыхать.
— Едрит-архимандрит, если что-то с тобой случится, мы ж совсем загнемся, — говорит ему Бабай. — Спать — и никаких разговоров.
Врач с импровизированной — из куска более-менее чистой ткани — повязкой на лице отходит в сторону и ложится прямо в кабинете, на стулья у стены.
Все помогающие Цапко в госпитале женщины безропотно носят теперь маски, но Хал, вставший на пост в карантинный блок, пытается отказаться от этой меры предосторожности. Ник, не выбирая выражений, говорит:
— Сдохнуть хочешь? Чтобы по-быстрому на тот свет, а нас тут бросить?
Татарин недовольно сопит, матерится вполголоса, но маску на shy;девает.
В столовой начинают раздавать завтрак: вареную рыбу, салат. Детям — кашу. Перед началом раздачи Монах благословляет пищу и читает короткую молитву. Ник замечает, что никто не противится этому, хотя видно, что люди голодны.
После завтрака должен был начаться суд на аковцами. Пленных содержат в помещениях, предназначавшихся в прошлом для цирковых животных. Бабай просит Ника направить туда пятнадцать автоматчиков.
— А на Волгу кто пойдет? — возмущается новоиспеченный судья Заварзин. — Он же всех людей у меня забрал!
— Сегодня — никто, — отвечает Бабай. — Запасы у нас солидные, денек перетопчемся. Надо с этими вопрос решить.
Хал, похожий в белой повязке на какого-то неправильного ниндзя, появляется у Бабая за спиной.
— Там в госпитале доктора зовут, — говорит он. — Пацану одному совсем плохо, блин.
Ник идет будить Цапко. Тот поднимается, трет глаза и шаркающей походкой удаляется по коридору в сторону карантинного блока. Буквально через минуту — Бабай с Ником и Заварзиным еще не успели обсудить регламент судопроизводства — возвращается, сдирает повязку, сует в карман. Цапко бледный, руки трясутся.
— Я все понял! — тихо говорит он, пытаясь унять нервную дрожь. — У мальчика на ногах… там следы укусов от блох. Понимаете?
— Нет, — качает головой Бабай. — При чем тут блохи?
— Дети ловили сусликов на железнодорожной станции, мне родители рассказали. Они силки делали и возле нор ставили… — Цапко нервно шарит руками по карманам, вытаскивает грязную повязку и вытирает ею крупные капли пота со лба. Сосредоточившись, он переходит на шепот: — Шкурки сдирали. Блохи… Переносчики… Эпидемия… Черт, неужели вы не понимаете?
— Переносчики чего? — вдруг громко кричит Бабай. — Да говори ты нормально!
Ник чувствует страх — в памяти всплывают какие-то полузнакомые термины, вывеска возле дверей небольшого кирпичного здания с длинной трубой крематория и высоким забором. На вывеске написано: «Иркутский Государственный…»
— Это чума! — выдыхает Цапко.
«…противочумный институт», — блок воспоминаний заканчивается и сразу же начинается новый: «Чума — опасное инфекционное заболевание, человек заражается после контактов с грызунами, блохи переносят возбудитель, а затем начинается эпидемия…»
— Чума! — бывшего фельдшера снова начинает трясти. — Один ребенок скоро умрет, это вопрос пары часов. Поделать ничего нельзя. Двое других — я уверен, что к вечеру. И к нам поступили еще трое заболевших. Симптомы те же. Всё, конец! Нам всем… — он вдруг по-бабьи взвизгивает: — коне-ец!
Ник делает шаг и резко бьет Цапко по щеке отрытой ладонью. Звук пощечины разносится по всему помещению, привлекая внимание. Наступает тишина, все смотрят теперь на них — на Цапко, на Ника, на Бабая, на Заварзина.
— С-спасибо… — потирая налившуюся краснотой щеку, говорит фельдшер. — Извините. Просто я не знаю…
— А что случилось? — Анна Петровна отодвигает Ника, Заварзина и встает напротив Цапко. — Что такое?
— Я п-поставил диагноз… — начинает говорить фельдшер.
Бабай за спиной Анны Петровны делает ему знак, чтобы молчал, но Цапко не видит и продолжает:
— Диагноз страшный, но я уверен… Увы, это чума.
— Чума-а-а?! — округлив глаза, восклицает Анна Петровна так, что слышно во всех уголках пристроя. — Господи боже мой! Чума! Батюшка-а! Вы слышали? У нас чума-а!
Она срывается с места и, не разбирая дороги, отталкивая людей, бежит по проходу в сторону арены.
— Что ты наделал, — не глядя на Цапко, говорит Бабай. — Вот теперь, похоже, действительно всё…
— Нечестивцы. — Монах наконец подбирает и выдает правильное слово. — Нечестивцы, вмешавшиеся в Божий промысел! И навлекшие на всех гнев Господен. Он, Вседержитель всемогущий, даровал нам второй шанс, даровал спасение, а они… — следует негодующий жест, — они его у нас похитили.
— Я его сейчас пристрелю, блин, — цедит сквозь крепко сжатые зубы Хал.
— Стоять! — тихо одергивает его Бабай. — Только не ты. И вообще — никто. Стойте спокойно.
Ник усмехается. Стоять спокойно очень сложно, потому что дело идет к бунту. В старину бывали соляные бунты. А этот назовут потом чумным. Если будет кому называть, конечно.
Монах, потрясая крестом, начинает рассказывать сгрудившимся вокруг него людям про Каина и Авеля и про то, что Каин тоже необходим, чтобы все поняли, что есть добро и что есть зло.
— И не в праве Авель убивать Каина, ибо добро тогда оборачивается злом и промысел Божий нарушается…
— Вот зараза, — теперь уже Ник хватается за автомат.
Монах хитер. Хитер особой хитростью фанатика или, если называть вещи своими именами, шизофреника. Общинники верят ему и готовы идти за ним, как овцы за вожаком. Ник помнит, кто обычно бывает вожаком отары овец. Но ему сейчас не смешно. Монах, после победы над Асланом вроде бы полностью поддержавший восстановленную власть Бабая и все нововведения, сразу же после того, как Цапко подтвердил страшный диагноз, начал бурчать про кару Господню. Это было вчера.
