Оставалось одно: держать его за руку — человека перед лицомнечеловеческих воспоминаний. И все же она должна была спросить.
— Аппаратчики ничего не объяснили нам, Лаурент, —сказала Нара.
Так и было: о причинах столь жестокого обращения повстанцевс пленными на Дханту никто не сказал ни слова.
Лаурент пожал плечами.
— Нам говорили, что есть какая-то тайна. Что-то такое,завладев чем, можно свергнуть Императора. Они утверждали, что слышали о чем-топодобном от живого посвященного, которого когда-то захватили в плен. Онипытались выведать у этого человека подробности, но он не выдержал пыток и умер.Они и у меня пытались узнать эту тайну. Совершенно бессмысленно. Они хваталисьза соломинки. У всех этих пыток не было никакой причины.
Нара сглотнула подступивший к горлу ком. Причина должнасуществовать! Будучи секуляристкой, она не верила в чистое зло.
— Возможно, они не все выдумали. Наверняка им безумнохотелось обзавестись каким-то мощным оружием против Императора.
— Они просто хотели показать нам…
Зай посмотрел Наре прямо в глаза, и их взгляды встретились.Нара увидела то, что он понял за долгие месяцы мучений. Мог бы и не говорить.
— Они просто хотели показать нам, в кого их превратилаоккупация.
Нара закрыла глаза и через прикосновение Лаурента увиделасебя его глазами — как в волшебном зеркале, где она казалась себе чужой.Прекрасной и чужой.
— В одном пропаганда Аппарата солгала, —проговорил Лаурент несколько мгновений спустя.
Нара открыла глаза.
— В чем?
— Меня не спасали. Повстанцы покинули свое логово исообщили координаты моего местонахождения на корабль. Меня оставили, каксвидетельство всего, что с нами сделали. Бросили рядом с мертвыми — живого, нобез всякой надежды на восстановление.
Он отвел взгляд и стал смотреть на водопад, краснеющий вотсветах заката.
— По крайней мере, они так думали. Империя была готоваперевернуть небо и землю только ради того, чтобы доказать, что они ошиблись. Ивот он я — такой, как есть.
Она провела кончиками пальцев по его скуле.
— Ты красивый, Лаурент.
Он покачал головой. Улыбка тронула его губы, но онпроговорил дрожащим голосом:
— Я весь из кусков, Нара.
— Твое тело, Лаурент. И мой разум.
Зай дотронулся до ее лба кончиками пальцев здоровой руки иначертал какой-то знак. Нара не знала, что он означает — то ли некий символмрачной ваданской веры, то ли вообще ничего.
— Ты начала жизнь в безумии, Нара. Но каждый день тыпросыпаешься и собираешь себя, вытаскиваешь себя к благоразумию. А я,напротив, — он поднял протезированную руку в перчатке, — в детствебыл так уверен в себе, был набожным и в духе, и в букве. И с каждым днем я всебольше разваливаюсь на части, рассыпаюсь.
Нара сжала обе руки Лаурента. Протезированная рука былажесткая, как металл, в ней не чувствовалось пластичности. И все же пальцыЛаурента нежно переплелись с ее пальцами.
Нара Оксам не думала о его холодной боли. Она с одинаковымчувством сжимала живые и мертвые пальцы. Она прикасалась к странным границам,где плоть соединялась с машиной. Она нащупывала потайные защелки, которымикрепились фальшивые конечности. И отключала их. Она видела его протезы так,словно это были настоящие руки и ноги. Она внесла в него свое сознание.
— Рассыпься, — сказала она.
4. Высокая гравитация
Болезненный урок для любого командира: послушание никогда небывает абсолютным.
Аноним 167
Сенатор
После полуночи военный совет снова собрали на заседание.Сенатор Оксам не спала, когда прозвучал зов. Всю ночь она смотрела на костры,горевшие в Парке Мучеников. Это полыхающее пламя при всем желании невозможнобыло не увидеть с балкона, подвешенного чуть ниже ее личных апартаментов иобеспечивавшего круговой обзор столицы. Балкон слегка покачивался, и этогохватало, чтобы чувствовать дуновение ветра, но голова не кружилась и неподташнивало. По ночам Парк Мучеников казался с балкона черным прямоугольником— будто громадный ковер накрывал огни города.
В эту ночь на фоне обычно темного прямоугольника светилисьдесятки огоньков. Посвященные из числа сотрудников Аппарата целый деньвоздвигали пирамиды поленьев, напиленных из стволов священных деревьев, —и все только собственными руками, используя лишь блоки и рычаги. Ведущиевыпусков новостей взахлеб описывали их самоотверженный труд и гадали, что жеобъявят после того, как костры запылают. По мере того как пирамиды поленьевподнимались все выше, раздувались и предположения, становились все болеедикими, но при этом все еще были очень далеки от правды.
Аппаратчики всегда осторожничали. Они не любили одариватьнаселение Империи Воскрешенных, а особенно жителей столицы, неожиданнымисюрпризами — дабы не вызвать лишних волнений, которых тут и так всегда хватало.Долгие ритуалы в Парке Мучеников позволяли добиться того, что дурным вестямвсегда предшествовала волна возбуждения, некое предупреждение — вроде сполоховотдаленной грозы. Службы новостей, как правило, в своих предсказаниях грешилипреувеличениями, и к тому времени, когда озвучивались подлинные факты, ониказались до оптимизма банальными.
Но на этот раз новости должны были превзойти все ожидания.Как только весть о смерти Дитя-императрицы стала бы достоянием широкойобщественности, могла начаться настоящая военная лихорадка.
Поленьев навалили столько, что церемониальные костры моглигореть до самого утра. Наре Оксам нужны были силы к тому моменту, когда объявятжуткую весть, но все же она вышла на балкон и смотрела на костры в парке. Какни измучилась она после всего, что случилось за день, уснуть не могла.
Теперь письмо Лауренту Заю казалось ей таким безнадежнымпоступком, тщетной попыткой поставить барьер на пути неотвратимых сил войны:этих огромных костров внизу, продолжавших стекаться в парк толп народа,солдатской муштры, военных кораблей, державших путь к Дальним Пределам. Все эторазворачивалось плавно и гладко, с отработанностью какого-то древнего,неизменного ритуала. Империя Воскрешенных была рабыней ритуалов, всех этихсожжений и пустых молитв… и бессмысленных самоубийств. Она ничего не могласделать для того, чтобы остановить эту войну, а ее дерзкий пакет законопроектовдаже не отсрочил начало. Оксам гадала, даст ли хоть что-нибудь ее участие вработе военного совета.
И что самое ужасное — она чувствовала, что ничем не можетпомочь Лауренту Заю, не в силах его спасти. Нара Оксам очень хорошо умелаубеждать, но только с глазу на глаз, словами и жестами, а уж никак не короткимипосланиями на громадном расстоянии. Лаурент находился слишком далеко от нее,чтобы она могла спасти его, — и это расстояние измерялось не толькосветовыми годами, но и барьерами его воспитания.
