не слышно было. Да мало ли что: Бабич застонет от боли, я пошевелюсь… Журналисты не имеют права участвовать в событиях. Обнаружив нас, они должны, наверное, сдать нас властям. Даже такой вариант развития событий лучше лагеря. С паками Красный Крест намного быстрее договорится. А в идеале, конечно, посольство или миссия Красного Креста. Оттуда, как с Дону – выдачи нет. Могу я попросить политического убежища в Швейцарии на основании владения собственностью? Блин, доехать бы для начала, а потом думать.
* * *
Спалили нас где-то в чистом поле, часа через полтора. Журналисты остановились облегчиться. Федя неловко повернулся и громко ахнул во время резкой парковки. Музыка не играла, так что внимание мы привлекли.
К чести американцев, кричать никто не начал. Майкл открыл багажник, увидел нас – и сразу захлопнул. И они вместе поперли куда-то в сторону, совещаться. Впрочем, решение они приняли довольно быстро. Сели сзади, и Дэвид сказал, без капли укоризны в голосе:
– Эндрю, ты и твой товарищ должны покинуть машину. Мы не можем вас куда-то отвозить. Если станет известно… Нам тут не дадут больше работать.
– Если вы промолчите, не узнает никто. Я никому не скажу, мой товарищ – тоже. Но он нуждается в медицинской помощи. Без нее он погибнет! А вы будете убийцами.
Ну да, грубая манипуляция. А что делать?
Дэвид предпринял последнюю попытку:
– Но по дороге возможно будут проверки!
– Думаю, вы знаете, как их объехать или дать взятку. Да и кто станет проверять американских журналистов?
– Хорошо. Куда вас отвезти? – американцы сдались. Разрешили переложить Бабича на заднее сиденье, накрыли его брезентом. Я остался в багажнике.
Потянулись долгие часы пыльной дороги.
* * *
Квадратный красный флаг с белым крестом подтверждал – не обманули акулы пера, привезли куда надо. Ворота были закрыты, а калитка – открыта. Неподалеку стоял полицейский, но, если он и посмотрел на меня, то сделал это крайне незаметно.
– Подожди меня тут! – я прислонил шатающегося Бабича к стенке. Потом подумав, посадил на скамейку у входа. Капитан был – краше в гроб кладут. Опять промокли кровью повязки, новых у меня уже не было.
– Я подожду, давай, иди.
Я шагнул в проходную и уперся в турникет. Из окошка выглянул парень европейской внешности в застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я почему-то подумал, что у него наверняка установлен кондиционер, чтобы он не перегрелся. С мощным немецким акцентом он спросил, чего я тут забыл.
– Меня зовут Андрей Панов, – сказал я, глядя ему в глаза. – Я и мой товарищ были захвачены в плен в Афганистане и незаконно вывезен на территорию Пакистана. Помогите!
– Товарищ?
– Да. Он на улице. Ему нужна «скорая»!
Никогда еще мой английский не был столь убедителен.
Эпилог
Телефон звонил долго, на том конце провода кто-то решил взять нас измором. Первой не выдержала Анечка, зевнула и пошла брать трубку. А я перевернулся на другой бок. Снился мне Никита Андреев. Он держал «стечкин» возле головы душмана и сам был на мушке у толпы бородачей. Мелкими шажками, дергая головой туда-сюда, отступал назад. А я знал, что лейтенант сейчас оступится, взмахнет руками, и его тело изрешетят пули. И ничем, совсем ничем я не смогу помочь. Даже предупредить не получится. Старый сон. Надеюсь, когда-нибудь мне перестанут его показывать.
– Это тебя, – сказала она, поздоровавшись с неизвестным, но весьма назойливым собеседником.
– Я же просил меня не трогать сегодня! Скажи, что все вопросы – в понедельник, и ни секундой раньше.
Попытка закрыть глаза и досмотреть какой-нибудь другой сон, где Андреев не погибал – не увенчалась успехом.
– Говорят, из Стокгольма, это очень важно.
– Что может быть такого важного в этом самом Стокгольме, способного оправдать прерванный выходной? – вздохнул я, но трубку взял. – Слушаю.
– Герр профессор Панофф? – с жестоким скандинавским акцентом спросил мужской голос.
– Да, он самый.
– Добрый день, господин профессор Андрей Панофф, – продолжил говорящий. – Меня зовут Ян Линдстен. Я председатель Нобелевского комитета в Каролинском институте и имею удовольствие сообщить, что вам присуждена в этом году Нобелевская премия по медицине. Вам и господину профессору Морозофф, – добавил он.
– Спасибо за известие, – сказал я и повесил трубку.
– Чего хотели? – спросила Аня, вставая. – Я чайник поставлю.
– Срочно надо купить тебе новое вечернее платье, – сказал я. – И не строй никаких планов на начало декабря. Мы едем в Стокгольм.
– Зачем? – спросила моя любимая. – Ты яичницу будешь?
– Получать Нобелевскую премию! – я потер лицо, пытаясь окончательно проснуться. – Сейчас позвоню Морозову, и надо будет отключить все телефоны! А то через полчаса об этом узнают все, и тогда – прощай, отдых.
* * *
Организовали поездку как президентам или арабским шейхам: бизнес-класс, встреча с цветами у трапа, «вольво-пульман» с водителем, готовым двадцать четыре часа в сутки – специально только для нас. Про машину, естественно, самого черного цвета из всех возможных, мы после пограничного контроля узнали, но эта помеха была крайне малозаметной. Я вспомнил, как нас в Вене возили в автобусе и поселили в иммигрантском районе. Почувствуйте разницу, как говорится. А тут и чемоданы за тебя грузят, и в салоне напитки предлагают. Эх, на такое я согласен.
Аня тоже была под впечатлением. На лимузинах ей и раньше случалось кататься, но в качестве жены лауреата Нобелевской премии – в первый раз. И хотя пыталась моя спутница держать покерфейс, мол, нашли чем удивить, но получалось это у нее не очень успешно.
Первым, кого я увидел в лобби стокгольмского «Гранд-Отеля», был еще один нобелевский лауреат. По литературе. Бродский стоял у стойки регистрации и курил, посекундно стряхивая пепел прямо на ковер. Вряд ли он это замечал – вид у него был весьма задумчивый, но я на всякий случай поздоровался:
– Здравствуйте, Иосиф Александрович.
Аня где-то сзади командовала белл-боем, который выгружал наши чемоданы, так что с великим поэтом мы оказались, что говорится, тет-а-тет. Бродский даже дернулся немного и слегка недоверчиво посмотрел на меня.
– Мы знакомы?
– Нет, но не беспокойтесь – я не журналист и не охотник за автографами. А вот моя жена, наверное, захочет с вами сфотографироваться.
– А вы? Нет? – взгляд стал ироничным, даже насмешливым.
– А мы и так сфотографируемся. Причем неоднократно.
– Панов?
– Ну не Педерсен же, – улыбнулся я. Американский химик дождался своего Нобеля в восемьдесят три.
– Очень рад! Наконец, будет с кем выпить водки, – Бродский засмеялся, потом глубоко затянулся. Сейчас выпустит в меня клубы дыма, а оно мне надо, провонять табаком? Но все-таки уходить не
