доводы наверняка заходят на ура.
Лука подметал и намывал полы, драил поверхности, а я весь день расчищала дом снаружи от душивших окна виноградных лоз. Между лопаток скоро с непривычки заныло, и только тут я поняла, как мало стала двигаться, как привыкла, скорчившись, сидеть в метро или за партой в университете. Но сейчас мне это было не в тягость, наоборот, приятно ощущать плодотворную боль, и я с фасада перешла к патио, методично выкорчевывая и зачищая по квадратику за раз. Бурьян глубоко пустил корни и упрямо цеплялся за плотные комки почвы. Лозы с сорняками я скинула в бывшую компостную кучу и затем нацелилась на толстую прослойку грязи, пыли и песка на террасе, смела все в кучки и щеткой сгребла в металлический совок, вспомнив, как Петар вытряхивал его со стуком во дворе.
Под грязью у входной двери я обнаружила отпечатки рук. Тем летом, когда Петар с отцом заливали патио новым слоем бетона, мы все оставили свой след на плите перед дверью. По моей задумке.
«Будешь плохо себя вести, залью твой отпечаток бетоном и сотру следы твоего существования!» – дразнился Петар, посылая меня сбегать по очередному его поручению. А теперь я стояла над слепком, приложив руку к очертаниям его ладони, и размышляла, как же легко стереть следы существования целой семьи. Я разыскала отпечатки родителей, потом мой собственный – кончики пальцев девятилетней меня еле-еле доставали мне сейчас до костяшек. На краешке плиты в бетоне виднелся смазанный след в форме пальца ноги. Обзавидовавшись, но стесняясь оставить свой оттиск руки на якобы фамильной доске, Лука вдавил в бетон большой палец ноги. А потом, еще сильней застыдившись, забыл сразу же смыть цемент и после неделю отдирал его с кожи.
– Эй, Лука! Смотри, что я нашла!
Лука вышел из дома, весь в поту и без футболки.
– Что такое?
– Твой палец выдержал испытание временем!
– А это отпечатки твоих родителей?
– И Петара с Мариной, да.
– И твой, – добавил он.
– Ага. И мой.
– Здорово, что ты это придумала, – сказал он и пошел обратно в дом. Я подумала: вдруг он хочет вырезать камень из пола, но Лука вернулся с моим рюкзаком и выудил оттуда камеру. – Держи.
Я сделала две фотографии и положила их на стол проявляться.
– Достань еще мой кошелек, – попросила я. – Пойдем дойдем до магазина.
Мы взобрались по лесенке на верхнюю тропинку, ведущую в сторону местной лавки.
– Что думаешь, поедешь разыскивать Марину? – спросил Лука.
Я вспомнила день своего побега и задумалась, погиб ли Петар тогда или вернулся на фронт и спас еще не одну жизнь. Если его схватили в том лесу, Марина ведь наверняка решила, что я тоже погибла.
– Да, я хочу поехать. Но болтаться по всей Австрии сложнее, чем тут.
– Можем съездить вместе, если хочешь.
– Наверное, сперва попробую с ней как-нибудь связаться.
– Если она еще жива, обязательно надо наведаться.
– Давай я сама, – ответила я.
– Хорошо. Но выжидать еще десять лет я тебе не позволю.
Мы вошли, и на двери звякнул колокольчик, а из-за газеты «Далмация Ньюс» на нас равнодушно воззрился древний старичок. Основной костяк товаров лавки – хлеб, жирный белый сыр, марки и сигареты – был разложен на квадратном столике. В холодильнике рядышком лежали скумбрия и мидии, выловленные здешними рыбаками. Мы с Лукой выбрали себе пару скумбрий. Лука попросил оливкового масла, и старичок, завернув нам рыбу в газету, достал графинчик с маслом. И ко всему положил коробок со спичками.
– А телефонный автомат еще работает? – спросила я.
В моем детстве единственный на всю деревню телефон был установлен тут, сбоку лавки, и даже он барахлил.
– Иногда, – ответил старичок. – Дать вам телефонную карту?
– Да, пожалуйста. На Америку.
Он достал из-под кассового выдвижного ящичка пластиковую карту, на которой спереди жирным шрифтом значилось «Северная Америка», и добавил к нашему счету. Лука выцепил из бумажника банкноту в сто кун, и старичок завернул нашу еду в бумажный пакет.
– Заходите еще в среду, если хотите, – окликнул он нас на выходе. – Шоколадок подвезут.
– Я пойду огонь разведу, – сказал Лука и вручил мне телефонную карточку. – Увидимся дома.
Я до этого всего лишь раз звонила из Тиски, когда мама забыла свой купальник и пустила меня позвонить домой и попросить отца его захватить. Она стояла у меня за спиной, сложив особым образом провод и держа его у нас над головами, точно антенну. Я попыталась воспроизвести ее телодвижения и сгибала провод в разных местах до тех пор, пока не пошли гудки, а затем поспешно набрала ряд чисел с тыльной стороны карточки и после них уже домашний телефон.
– Ана?
– Меня слышно?
– Еле-еле! Как ты там? Я так волновалась!
– Все хорошо. Мы на побережье. Тут ни интернета, ничего. Извини, что редко выхожу на связь.
– Я получила электронное письмо. Но ты лучше звони.
– Знаю. Прости. А Ра… Рейчел дома?
– Она на тренировке по футболу.
– Можно я тогда перезвоню и оставлю ей сообщение на автоответчик?
– Хорошая мысль.
– Ладно, тогда сейчас перезвоню.
– Но у тебя-то все в порядке? – спросила Лора.
– Да, все хорошо.
– Ну, рада слышать. Спасибо, что позвонила. Ты только не…
Раздались трескучие помехи, а потом звонок оборвался. Я поправила провод, перезвонила и, услышав звуки, больше напоминавшие белый шум, чем запись голоса, понадеялась, что дозвонилась на автоответчик.
– Рейчел, привет. Я сейчас в Хорватии на пляже, тут очень красиво. Сделала для тебя парочку фотографий. Может, если мама не против, съездишь со мной на будущее лето. Тебе тут понравится… – В трубке вдруг раздался непонятный дребезжащий звук. – Люблю тебя! – добавила я, перекрикивая гудок, и повесила трубку. А затем вернулась в лавку и купила там открытку с авиапочтовой маркой, чтобы тем же вечером написать Брайану.
На обратном пути я постучалась в дом к той пожилой женщине и долго ждала у двери. Лампы уже не горели, и дети во дворе не играли.
– Ну значит, завтра, – пробормотала я в пустоту дома.
Я приняла душ под трубой у скалистого склона, где ты одновременно предельно у всех на виду и в полном уединении. Деревня оттуда как на ладони – знай суетится в предзакатных делах. Старики у пристани достают рыболовные клети. Лавочник погасил лампу. В церкви кто-то зажег свет на колокольне. Морская соль засохла у меня на коже явным узором прилива, и я стерла ее рукой. Ветер свистел в ушах, обдавая острым холодом мокрое тело, и от этого даже холодная вода из-под крана показалась теплой.
