только полтора года. Когда он умер, Петр от лица «всешутейшего собора» обратился к князю-кесарю со следующим письмом: «Великий государь, князь-кесарь! Известно вашему величеству, что отец ваш и богомолец, великий князь-папа, всешутейший Аникита, от жития сего отыде и наш сумасбродный собор остави безглавен. Того ради просим ваше величество призрети на вдовствующий престол избранием Бахусоподражательного отца».
Князь-кесарь, разумеется, по указанию царя, соизволил возвести в сан князя-папы соборного «архижреца», тайного советника Петра Ивановича Бутурлина, человека дряхлого, тучного и не менее своего предшественника любившего поклоняться богу винограда. Новый князь-папа поспешил уведомить подвластных ему пьяных подданных о своем восшествии на «шутовской престол». «Понеже, – писал он, – по соизволению великого государя “князя-кесаря” и соизволением всего сумасброднейшего престола избран, есмь аз, недостойный митрополит на превысочайший сей князя-папы престол, того ради подтверждаю свое обещание, еже изрек при хиротонии моей[138] пред блаженныя и вечно достойныя памяти, тогда отцем моим, ныне же братом, великим господином Кир-Никитою Пресбургским, Яузским и Кокуйским патриархом и пред всем сумасброднейшим собором. Ныне же к прежнему обещаю еще: обещаюсь вяще и вяще закон Бахусов не токмо исполнять, но и врученное мне стадо денно и нощно тому поучать: еще да поможет мне честнейший отец наш Бахус, предстательством антицесарев моих Милана и Никиты, дабы их дар духа был сугуб во мне. Аминь!»
В 1720 году новый князь-папа овдовел. Петр воспользовался этим случаем, чтобы повторить ту же самую шутовскую церемонию, героем которой был несколько лет тому назад Зотов. Несмотря на упорное сопротивление вдовы последнего, старухи Анны Еремеевны, царь выдал ее замуж за Бутурлина. Эта свадьба была отпразднована 10 сентября 1721 года с еще большим великолепием и большею торжественностью, чем свадьба Зотова.
В назначенный день, в восемь часов утра, лица, участвовавшие в празднестве, собрались по сигналу на Троицкой площади у деревянной пирамиды, воздвигнутой в память взятия у шведов в 1714 году четырех фрегатов. Все были в масках и в маскарадных платьях, скрытых от взоров любопытного народа, под широкими черными плащами. Пока маршалы разделяли и расставляли масок по группам в том порядке, в каком они должны были следовать, царь и знатнейшие вельможи находились у обедни в Троицкой церкви, где и совершилось бракосочетание князя-папы, венчавшегося в полном кардинальском костюме. По окончании венчания Петр, одетый голландским матросом, вышел из церкви и ударил в барабан. Тогда все участвовавшие разом сбросили плащи, и площадь вдруг запестрела тысячью разнообразных масок. Они начали медленно ходить вокруг пирамиды процессией по порядку номеров и гуляли таким образом, чтобы лучше рассмотреть друг друга. Царь, одетый, как сказано, матросом, имел через плечо на черной бархатной, обшитой серебром перевязи, барабан, в который он бил превосходно. Перед ним шли три трубача, одетые арабами, с белыми повязками на головах, в белых фартуках и в костюмах, обложенных серебряным галуном; а возле него три других барабанщика, генералы: Бутурлин, Чернышев и Мамонов, одетые также в матросский наряд. За ними следовал князь-кесарь в костюме древних царей в бархатной мантии, подбитой горностаем, со скипетром в руке, окруженный рындами и толпою слуг в старинной русской одежде. Потом императрица, одетая голландской крестьянкой – в душегрейке и юбке из черного бархата, обложенных красной тафтою, в простом чепце из тонкого полотна, с небольшой корзиной в руках. Этот костюм очень шел к ней. Перед нею шли три гобоиста и три камер-юнкера, а по обеим сторонам восемь арабов в индийской одежде из черного бархата и с пуками цветов на головах. За государыней следовали две девицы Нарышкины, одетые точно так же, как и она, а за ними все дамы, сначала придворные в крестьянских платьях, но не из бархата, а из белого полотна и тафты, красиво обшитые красными, зелеными и желтыми лентами; потом остальные, наряженные пастушками, нимфами, негритянками, испанками, монахинями, армянками и т.п. Шествие этой группы заключал огромный, толстый францисканец в своем орденском одеянии и с странническим посохом в руке. За группой императрицы важно двигалась княгиня-кесарша в костюме древних цариц, в длинной красной бархатной мантии, отороченной золотом, и в короне из драгоценных камней и жемчуга. Женщины ее свиты также были в старинной русской одежде. Потом шел герцог Голштинский со своею группою, костюмированной французскими виноградарями, в шелковых фуфайках и панталонах разных цветов, красиво обложенных лентами, и в шляпах, обтянутых тафтою и обшитых вокруг тульи лозами с восковым виноградом. За группой герцога следовали сотни других масок, отличавшихся красивыми и чрезвычайно разнообразными костюмами. Одни были одеты, как гамбургские бургомистры, в наряде из черного бархата; другие – как римские воины в размалеванных латах и в шлемах, украшенных цветами; третьи – как государственные министры, в шелковых мантиях и больших париках; некоторые – как турки, испанцы, индейцы, персияне, евреи, китайцы, епископы, прелаты, каноники, аббаты, капуцины, иезуиты, рудокопы, ремесленники и т.д. Наконец, были отдельные маски в смешных шутовских костюмах; так, например, турецкий муфтий в своем оригинальном одеянии; Бахус в тигровой коже, увешанный виноградными лозами, очень натуральный, потому что его представлял человек приземистый, необыкновенно тучный и с распухшим лицом; этого субъекта, по приказанию царя, усердно поили перед маскарадом в течение трех дней, причем ему не давали ни на минуту заснуть; очень хорош также был танцмейстер князя Меньшикова, одетый сатиром и выкидывавший на ходу искусные и трудные прыжки. Многие удачно представляли журавлей. Царский великан-француз и один из самых рослых гайдуков были одеты как маленькие дети; их вели на помочах два крошечных карла, наряженных старцами с длинными седыми бородами. Один из придворных шутов, зашитый весь в медвежью шкуру, ловко вертелся в клетке, устроенной наподобие тех, в которых обыкновенно держат векшей[139]; все полагали, что это настоящий медведь, но вскоре убедились в противном, потому что шут, выскочив из клетки, вскарабкался на живого медведя и поехал на нем верхом. Кто-то, унизанный бубенчиками и лоскутками, в остроконечной шапке с длинными полями изображал медведя. Несколько человек нарядились, как индейские цари, в перья всевозможных цветов. Погуляв при стечении несметного количества народа часа два по площади и хорошо рассмотрев друг друга, все маски отправились в здание сената, где князь-папа угощал их свадебным обедом. Новобрачный и его молодая сидели за обедом под балдахином, – он с царем, окруженный «всешутейшими» кардиналами, а она с дамами. Над головою князя-папы висело серебряное изображение Бахуса верхом на бочке, из которой жених цедил водку в свой стакан и пил в продолжение всего обеда; человек, представлявший в маскараде Бахуса, сидел у стола также на винной бочке и принуждал пить папу
