Общинных экспериментов в эти годы было совсем немного. Б. Ф. Егоров обратил внимание на то, что большая часть утопий 30—40-х годов — несоциалистические и антисоциалистические, идеализирующие патриархальность.[46] Особенное его внимание привлекли практические утпии: попытки реформ крестьянской жизни Н. П. Огарева и М. В. Петрашевского; устройство «общих квартир» петрашевцами и близкими им деятелями; эксперименты, спровоцированные Чернышевским и, в частности, Слепцовская коммуна, попытка того же В. А. Слепцова организовать столярную артель; общежития будущих передвижников, М. П. Мусоргского с товарищами; «гречевская фаланстера» Артура Бенни, его же попытки артельно организовать женский труд; швейные мастерские, описанные Е. Н. Водовозовой.
Среди практических опытов преобразования крестьянской жизни, вдохновленных идеалами утопического социализма, наибольшую известность получили социально-реформаторская деятельность Н. П. Огарева и «фаланстерианский» опыт М. В. Буташевича-Петрашевского.
Огарев уже в середине 30-х годов отрицательно относился к перепеките буржуазного развития России и мечтал об общинной организации будущего общества.[47] В письмах 1844—1845 гг. он обращался к друзьям с призывом «уйти в пролетарии», создать коммунистическую колонию из ближайших друзей, поселиться среди простого народа и работать на его плат. Однако друзья его не поддержали, и Огарев направил свое внимание на социальные эксперименты с крестьянами принадлежавших ему имений Верхний Белоомут Рязанской губернии (освобождение от крепостной зависимости с землей за выкуп с сохранением общины) и в имении Старое Акшено Пензенской губернии (переход к системе вольнонаемного труда, устройство «показательной фермы»). Целью этих экспериментов было «внесение таких экономических и культурных преобразований в жизнь крепостной деревни, чтобы стал возможен переход к социалистической системе отношений».[48] Глубоко убежденный в правоте своего дела, Огарев был даже готов свой план привести в исполнение насильно.[49] Для истории общинного экспериментирования характерно, что реализацию своего идеала общежития Огарев связывал с необходимостью воспитания «нового человека», для чего планировал создавать специальные школы.
Тесное общение с крестьянами привело Огарева к разочарованию в общине и русском крестьянстве, и он переключился на идею сделать поземельную общину основанием ассоциации промышленного типа. Отрицательные качества общины он отнес на счет влияния крепостного права и бюрократической системы управления, но тем не менее остался с мыслью, что «в самом принципе общинной земельной собственности и самоуправления заложены [...] основания для гармонического развития общества в будущем»[50] Во второй половине 60-х годов Огарев поддержит идею ишутинцев создавать земледельческие ассоциации в деревне с целью пропаганды.
По одной из версий, знаменитый фурьерист и в то же время помещик М. В. Петрашевский в 1847 г. решил создать в Новоладожском уезде Петербургской губернии образцовый фаланстер и всю свою деревню поселить в специально построенное по его проекту большое здание. Перед переселением из курных изб крестьяне ночью подожгли фаланстер, он сгорел дотла.[51] Во взглядах Петрашевского особенно ярко проявилась такая характерная черта общинного экспериментирования, как надежда на то, что правящие круги можно убедить оказать содействие организации образцовых социалистических колоний. Он попросил правительство помочь ему создать под Парижем фурьеристский фаланстер, выделив для этой цели 200 тыс. рублей В. Консидерану ассигнациями, взаймы «под соответствующие проценты».[52] Участник кружка Петрашевского К. И. Тимковский мечтал получить у правительства 3 млн руб. серебром па постройку фаланстера на 1800 человек.[53] Герцен и Огарев тоже ка коего время считали, что крестьянский социализм совместим с монархической формой власти.[54]
Неудачи подобных начинаний не были случайны. О том, что с «коммунистическими инстинктами» у российских крестьян было плоховато, свидетельствуют не только неуспешные попытки наших социалистов приобщить крестьян к утопическим формам общежития, но и факты их яростного сопротивления попыткам российской власти ввести общественную запашку.[55]
Нечто похожее произошло позднее с кооператором Н. В. Левицким, который организовал больше сотни артелей в 1890-е годы в Херсонской губернии. Артели эти объединяли по 4—5 хозяйств, согласившихся совместно использовать все средства производства, жить и работать вместе, как одна семья». Продукция артели должна была делиться по головам. Как пишет Я. Коцонис, в 1896 г. Херсонское земство послало комиссию для обследования артелей Левицкого, в ходе которого было обнаружено, но «большинство из них никогда не существовало, а те, которые все же пыли созданы, исчезли сразу же после распределения земских ссуд. Комиссия полагала, что единственной убедительной причиной для их организации была нужда в деньгах. Узнав о планах Левицкого, поселяне посовещались и решили, что образование артелей — единственный путь для получения ссуды на новых лошадей. Лошади, инвентарь и земля, приобретенные артельщиками на средства от земских ссуд, были быстро поделены и находились в распоряжении каждого отдельного члена артели».[56]
Почти та же история повторялась со всеми другими кооперативами. Ар голь и кооперативные фантазии интеллигенции использовались крепышами в прагматических целях, а как новые социальные формы они их совсем не интересовали и даже пугали. Другое дело — успех социалистической пропаганды в сектантской среде. Если связь общинных институт» с коммунистическим идеалом весьма сомнительна, то бесконечным источником социального творчества, в том числе и социалистического характера, была среда российского религиозного разномыслия. Уже народники 70-х годов заметили, что именно сектанты восприимчивы к их социальным идеям.[57]
